Джика Ютеш - У нас в Крисанте

Очень жаль, дядюшка Томека, что ты не видел мастера Барани, когда все выпили по стаканчику за его здоровье. Он слегка захмелел и все потчевал станок из своего стакана. «Пей, сынок, пей, — приговаривал мастер, — пей и набирайся сил Завтра начнем работать, будем соревноваться и обязательно завоюем почетный вымпел!..» Старый мастер радовался как ребенок, хотя очень устал и совсем с ног сбился. Ведь он столько времени не присаживался и не спал ни минутки… А это не шутка. Работа и впрямь была колоссальная… Перевезли этот станок на огромных бревнах. Продвигали его на несколько сантиметров и перетаскивали задние бревна вперед. Двигались очень медленно, а бревна у нас были вроде шарикоподшипников. Отец Орестела нам рассказал, что так работали еще в древности, так перевозили каменные глыбы египетские феллахи и построили две-три тысячи лет назад огромные памятники — пирамиды.

На обратном пути, дядюшка Томека, мы отвезли домой на санях Илдику и мастера Барани и всю дорогу веселились и хохотали.

На ферму мы возвратились очень поздно, и мать Титины уже беспокоилась. Мы ей рассказали подробно, как все там было, а она почему-то, вместо того чтобы радоваться, начала вдруг плакать. Я еще никогда не видел, чтобы она плакала. Но товарищ Гига объяснила нам, что это она не от горя плачет, а от радости, потому что видит, как у пас вырастают крылья, на которых мы полетим к светлому будущему. Бенони, словно маленький, начал себя ощупывать, хотел увидеть, в каком это месте у него начинают расти крылья, и товарищ Гига стала смеяться сквозь слезы. А мне за него стало очень стыдно, потому что я понял, что она хотела этим сказать.

С большой любовью

Михэлука Бреб».

«Дорогой дядюшка Томека!

Знал бы ты только, что мне рассказала Титина! Ты бы даже не поверил. До чего же наши враги злые, как сильно ненавидят они рабочих за то, что те вырвали из их когтей поместья и фабрики и не хотят больше быть их слугами. Товарищ Гига, начальница фермы, никогда не плачет. Вот потому-то у нее волосы совсем поседели, хотя она еще не старая. Она одна знает, сколько горя у нее на сердце. Даже тетка плакала, когда я ей рассказал все, что узнал. Как раз вчера, 22 декабря, исполнилось шесть лет, как отца Титины застрелил бандит и провокатор Ставриад, который раньше выдавал полиции коммунистов. Понимаешь, дядюшка Томека, до нашего освобождения, 23 августа 1944 года, Ставриад только этим и занимался — знакомился с рабочими, разнюхивал, выведывал, кто из них коммунист, и выдавал полиции. Так он поступил с отважным коммунистом Лудовиком, который из-за него погиб в тюрьме от пыток. Я видел этого Лудовика на той фотографии, на которой мать и отец Титины. Но в конце концов и сам Ставриад околел как собака.

Так вот, 22 декабря отец Титины возвращался домой после совещания с крестьянами из района Пятра-Нямц. С ним в машине, кроме шофера, был еще один инженер. А когда они проезжали лесом, навстречу вышел какой-то человек и замахал руками, попросил захватить его с собой. Они остановились, а тогда из-за деревьев выскочили еще два вооруженных бандита, потому что тот, первый, тоже был бандит. «Руки вверх!» — закричали они. Но товарищи не подняли рук, и тогда фашисты начали в них стрелять. Шофер погнал машину, но его сразила пуля, и он так и умер, зажав в руках баранку. Другие пули продырявили колеса. Инженер испугался и выскочил из машины. Тут бандиты решили, что товарищ Гига, отец Титины, у них в лапах. Ведь это его они хотели убить, потому что он был партийным секретарем, как наш товарищ Деду. Но выстрелы бандитов услышали лесорубы, которые работали невдалеке. Они закричали и помчались на помощь.

Бандиты попытались спасти свою шкуру и побежали, прячась между деревьями, но рабочие гнались за ними, как за стаей волков. Двое бандитов удрали, а третьего они нашли под горным обрывом, куда он свалился. При падении он сломал себе ногу. А на склоне у того обрыва была берлога этих бандитов. Они хуже ядовитых змей! Товарищ Гига пошел посмотреть, кто этот бандит, что стонет там на снегу. А когда он перевернул его, проклятый фашист выстрелил ему прямо в грудь. Вот этот убийца и был Ставриад.

Я тебе рассказываю все это, дядюшка Томека, чтобы ты тоже знал, кто был отец Титины.

С большой любовью

Михэлука Бреб из V класса «Б».

До рассвета оставалось совсем недолго. Скорый поезд Бухарест — Яссы фыркнул и, словно нехотя, остановился у маленькой промерзшей станции.

Дежурный по станции, ежась от холода, выскочил из диспетчерской и сонно махнул несколько раз фонариком. Он что-то крикнул растерянно толпившимся в дверях зала ожидания немногочисленным пассажирам, но тут резкий порыв ледяного ветра хлестнул его по лицу, и он умолк. Три тусклые лампочки под самым карнизом стены узкого перрона замигали, словно намереваясь совсем погаснуть. Тут паровоз внезапно так хрипло и грозно загудел, что пассажиры, отталкивая друг друга, стремительно ринулись со своими чемоданами, узлами, корзинками и сундучками к двери, на которой красовалась надпись «Вход — выход». Громада скорого поезда равнодушно двинулась и исчезла в ночном мраке.

На перроне остался лишь один пассажир — высокий, худой мужчина. В руках он держал деревянный сундучок, как будто никуда не торопился и тщетно пытался закурить сигарету. Испортив несколько спичек, он согнулся, пряча огонек от ветра за полой своего короткого пальто, подбитого мехом. Когда наконец пламя спички затрепетало и на миг осветило его лицо, резкий снежный вихрь погасил спичку, сорвал с него шляпу и зашвырнул ее куда-то далеко между шпалами второго железнодорожного пути; человек, прихрамывая, метнулся за шляпой. Сонный дежурный минутку с интересом следил за ним, затем, крикнув что-то невнятное об автобусе, продолжительные гудки которого извещали о том, что автобус вот-вот отъедет, спрятался в свою каморку, где, разморенный теплом хорошо протопленной чугунной печурки, он сладко дремал до прихода поезда.

Радуясь своей проделке, ветер с озорным свистом старательно смел снег с перрона. Затем, словно вспомнив о чем-то важном, набросился на старую крышу вокзала и неожиданно притих, присматриваясь к тому, что происходит по ту сторону перрона, на привокзальной улице.

А на привокзальной улице осталась всего одна пролетка с двумя костлявыми клячами в упряжке. Закурив наконец сигарету и покрепче нахлобучив на голову шляпу, пассажир упорно торговался с извозчиком.

— Да влезайте же, господин товарищ, а то мы тут замерзнем! — нетерпеливо воскликнул извозчик.

Седок с трудом залез в пролетку, сгорбившись втиснулся под ее верх, и тяжело опустился на сиденье. Старые пружины жалобно заскрипели, и он с раздражением буркнул: