Джика Ютеш - У нас в Крисанте

И Михэлука вернулся домой, к дяде и тете. Вернулся он со спокойной душой, Мальчик теперь твердо знал, что ему нечего волноваться из-за школы и своего будущего.

Осень в этом году была щедрой, но короткой. И, когда выпал первый снег, на теткином винограднике осталось еще много неубранного винограда.

— Значит, вино будет сладким и крепким, — сказал дядя, чтобы доставить удовольствие жене.

Но Олимпия после того разговора на ферме впала в какое-то странное оцепенение, и ее не тронуло даже то, что виноград остался неубранным. Убрать его не успели потому, что всю эту осень дядя был очень занят на ферме и до собственного виноградника у него просто руки не дошли. Впрочем, тетка оставалась равнодушной и ко многому другому, из-за чего раньше перевернула бы в доме все вверх дном.

Какой бы раньше она подняла скандал из-за того, что дрова в беспорядке валяются посредине двора, а сейчас как будто даже этого и не замечала. Разве раньше она позволила бы дяде так хвастаться богатым урожаем помидоров на ферме? А теперь он мог говорить об этом сколько угодно. Тетка смолчала, даже когда он стал рассказывать, что именно сказала ему начальница про эти помидоры.

— Ты только послушай! Она мне сказала, что я, наверное, все помидоры вымерял циркулем. А они и в самом деле все одного размера, все круглые, и каждая помидорина — величиной с тарелку. Ну что ты на это скажешь, Олимпия? — Дядя радовался, как ребенок. С гордым видом вытащил он из сумки огромный помидор с зеленым хвостиком и положил жене в руки. — Шестьсот пятьдесят граммов — и ни грамма меньше. Ты когда-нибудь в жизни видела такую красоту?

Но тетка только скользнула равнодушным взглядом по этой красоте и рассеянно пробормотала:

— Да, да, хороший у вас урожай!

И помидор несколько дней валялся на столе, пока наконец Бенони не разрезал его на шесть долек и не заправил подсолнечным маслом.

Михэлука смотрел и удивлялся — тетку словно подменили. Ребят она никогда не ругала, не спрашивала ни куда они уходят, ни где они были. Вся ее забота о детях ограничивалась тем, что она их кормила да собирала им в субботу чистую смену белья. Да, тетя Олимпия очень изменилась, и теперешнее ее поведение убивало у домашних всякую радость. Не хотелось ни смеяться, ни шутить, и все разговаривали друг с другом вполголоса. Даже Бенони, шумный, неугомонный Бенони, который не мог ни минуты спокойно усидеть и то и дело что-нибудь да разбивал, осторожно прикрывал теперь за собой дверь и частенько объяснялся знаками, как немой. Когда ребята и дядя Гаврила бывали все трое дома, они вели себя так, словно во второй комнате находился тяжелобольной. Но там была только Олимпия.

С наступлением морозов она перетащила свой ткацкий станок в чистую горницу и теперь проводила там все дни и вечера. Тетка словно и сон потеряла, ложилась позже всех, а вставала первой.

Она ткала необыкновенно красивый ковер, рисунок которого выдумала сама. Самым причудливым и неожиданным образом переплетались на этом ковре звезды, цветы и птицы с красочными, разноцветными перьями. Когда Бенони как-то вечером спросил мать, что это за сказочные птицы, она с печальной улыбкой и слезами на глазах ответила:

— Я хочу, чтобы эти птицы пели на моей могиле!

Тетка теперь то и дело говорила о смерти. Она очень осунулась, ее красивое румяное и всегда такое оживленное лицо побледнело и приобрело какое-то отчужденное и болезненное выражение. А глаза стали еще больше, в глубине их притаилась скрытая боль.

Казалось, что ей все на свете опротивело. Все, кроме ковра с его звездами и причудливыми птицами.

Даже заработную плату дяди она не хотела больше брать. А раньше дрожала над каждой монеткой и не знала, куда их лучше спрятать.

— А ты сам распоряжайся своими деньгами! — говорила она все тем же ровным, тихим голосом.

Дядя в недоумении почесывал затылок.

— Ну что за блажь на тебя напала, Олимпия? Долго ли ты думаешь так продолжать?

Тетка в ответ только плечами пожимала и садилась за свой ткацкий станок.

Она осталась равнодушной даже к премии старшего бригадира за отличный урожай овощей. Тетка удивилась только, что премия оказалась больше месячной зарплаты дяди. Тетка пересчитала деньги и положила их на кровать.

— Что мы на них купим? — растерянно спросил дядя, до глубины души оскорбленный теткиным равнодушием.

— А мне какое дело? Купи что хочешь.

Дядя купил себе и ребятам новые ботинки и серые меховые шапки, а тетке чудесную шерстяную жакетку синего цвета. Жакетка была такая красивая, что все домашние окружили тетку, чтобы посмотреть, как она будет в ней выглядеть. По лицу Олимпии скользнула улыбка, она погладила мягкий ворс, оба пушистых шарика у воротника и отчаянно разрыдалась…

Теперь жизнь с теткой стала еще невыносимее. Раньше она могла ребят ни за что ни про что обругать, отвесить им пару подзатыльников, задать здоровую трепку, но потом она все же приходила в себя и успокаивалась. А теперь молчала сутками. Из дому она вышла всего лишь раз, да и то только потому, что начальница фермы сама пришла и попросила ее помочь рассортировать сто ящиков яблок и персиков для отправки в Бухарест.

— Я надеюсь, что вы больше на меня не сердитесь, — приветствовала товарищ Гига Олимпию. — Я очень прошу вас присмотреть за этой работой. Вы ведь это дело знаете лучше нас всех.

На самом деле тетку пригласили для того, чтобы сделать ей приятное. Особенно на этом настаивала Илдика. Но дядя этого не знал и, когда он увидел жену на ферме, очень удивился и обрадовался:

— Смотрите, смотрите, кто к нам пришел на подмогу!

Дядя был очень доволен, что тетка принарядилась. Она надела новую синюю жакетку и новый красный передник. Красный цвет очень шел к ее бледному красивому лицу, к блестящим черным волосам, затянутым в тугой узел.

Первое время она хмурилась и смущалась, но Илдика все время суетилась возле нее и то и дело обращалась за советом. В конце концов Олимпия разошлась и принялась за дело по-настоящему. Она внимательно следила за тем, чтобы дети правильно укладывали плоды в ящички, и вела себя, как в лучшие дни.

А когда на пионерском костре Олимпия услышала, как запевает Бенони, на глаза у нее навернулись слезы. Потом и ее голос присоединился к общему хору. Поначалу дрожащий и робкий, с каждой минутой становился он все сильнее и звонче.

Илдика весело захлопала в ладоши и с восхищением воскликнула:

— Ну вот, теперь я знаю, от кого унаследовал младший Бреб свой соловьиный голос.

Все принялись просить Олимпию что-нибудь спеть. Она не заставила себя долго упрашивать и спела старинную песню: