Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

«Большой город, – думал он, – это место, куда собрались люди, у которых душа изныла от одиночества и замкнутости, и они пришли к убеждению, что только путем общих трудов можно пожинать все то лучшее, что может дать жизнь».

Множество рук строят дружнее, а потому могут дивно строить; много умов дружно мыслят, а потому могут яснее думать; множество хороших импульсов могут направить общими усилиями жизнь в такое русло, в котором она находит себе лучшее выражение.

Было бы грубой ошибкой с моей стороны, если бы я пытался вам доказывать, что парень с фермы мог отчетливо выразить идеи вроде вышесказанных. Но приблизительно так он чувствовал. В нем жила немая надежда. Уже и тогда в нем угадывалась почти святая скромность, сохранившаяся и впоследствии. И в этом главным образом состояла вся его привлекательность как мужчины; но возможно, что это помешало ему достигнуть тех жизненных успехов, которые мы, американцы, так сильно ценим в мужчине.

Как бы там ни было, Том был на ферме, и тут же была эта молчаливая жена фермера, которой исполнилось двадцать семь лет.

За столом мужчины всегда ели втроем, а она прислуживала им. Они ужинали в просторной старомодной кухне; она молча стояла у печи и так же молча наполняла миски едой, по мере того как они опустошались.

Ужинали очень поздно, а иногда уже наступал полный мрак, когда мужчины садились за трапезу. Тогда она приносила зажженную лампу и ставила ее на стол. Большие насекомые бешено бились у стекла, обитого металлической сеткой, а несколько жучков, которым удалось протиснуться внутрь, кружились вокруг пламени.

Кончив есть, мужчины оставались за столом и пили пиво, а жена фермера мыла посуду.

Батрак, нанятый на все лето, был крупный костлявый мужчина лет тридцати пяти, с длинными, отвисшими усами.

Разговаривали за столом только он и немец. Последнему было приятно разрывать молчаливую пелену, которой был окутан дом. Они рассуждали о предстоящей молотьбе, о том, что одна из коров должна отелиться на будущей неделе. Батрак делал большой глоток пива и вытирал усы рукой, покрытой густой шерстью.

Том отодвигал свой стул к стене и сидел, не произнося ни слова; а когда фермер был весь занят разговором с батраком, Том смотрел на женщину, которая иногда поворачивалась от лохани с посудой и смотрела на него.

Иногда, казалось, они оба испытывали нечто такое, что было чуждо другим двум людям, сидевшим за столом. Как жаль, что она не говорит по-английски. Но даже если бы она говорила его языком, он не сумел бы сказать ей того, что думал. У него не было ни одной мысли, которую можно было бы выразить словами.

Порою фермер обращался к ней по-немецки, и она спокойно отвечала ему; затем мужчины возобновляли разговор по-английски. Пиво вновь подавалось на стол. У немца отходила душа. Приятно было слышать человеческие голоса в доме.

Он настойчиво предлагал Тому пива, и тот пил.

– Вы тоже из породы молчальников! – смеясь, говорил фермер.

Приключение Тома произошло на второй неделе его пребывания на ферме.

Все давно улеглись спать, а он никак не мог заснуть, а потому захватил с собою одеяло и беззвучно выбрался из сеновала.

Ночь была безлунная, тихая и теплая. Том направился к тому месту за овином, где росла трава, и, расстелив одеяло, сел, прислонившись спиной к стенке овина. Он не беспокоился о своей бессоннице. Он был молод и силен.

«Если мне не спится сегодня, то я буду лучше спать завтра», – думал он.

Он ощущал в воздухе нечто такое, что волновало, как ему казалось, только его одного. И это непонятное чувство заставляло его сидеть без сна на лугу и смотреть на деревья в саду и на главное здание фермы, смутно видневшееся в нескольких сотнях футов.

Очутившись на открытом воздухе, он испытал некоторое облегчение. Может быть, потому, что таким образом он оказался еще ближе к тому, что в ту минуту походило на него.

Внезапно он скорее почувствовал, чем увидел, что какой-то предмет движется во мраке. Между двором фермы и садом шла изгородь, вдоль которой росли ягодные кусты, – и вот там, возле кустов, что-то шевелилось в темноте.

То ли корова выбралась каким-нибудь образом из стойла, то ли ветер шелестел в кустах?

Он прибег к способу, известному каждому мальчику. Засунув предварительно палец в рот, он поднял его вверх. Ветер должен обсушить влажную сторону теплого пальца, и на той стороне чувствуется холодок; таким образом можно определить и силу ветра, и его направление.

Том определил, что ветер не был так силен, чтобы шевелить куст, да и вообще в воздухе не было ни малейшего дуновения. Он вышел из сеновала босиком, и его шаги поэтому не производили никакого шума. Том беззвучно поднялся и, став на одеяло, начал всматриваться в кусты.

Между ним и кустом что-то двигалось, и движение это становилось все отчетливее. В одном месте вдоль изгороди кусты прерывались, и Том увидел движущийся предмет, когда тот пересекал открытое место.

То была жена немца-фермера. Что она намеревалась делать? Может быть, она так же, как и он, пыталась ближе подойти к чему-то такому, что было ей хоть немного понятно?

Мысли роились в мозгу Тома. Неясное желание охватило его. Не отдавая себе в том отчета, он начал надеяться, что эта женщина ищет его.

Позднее, рассказывая о том, что произошло в ту ночь, Том уверял, что охватившее его чувство не было влечением плоти.

Его мать умерла за несколько лет до этого, а женщина, на которой его отец женился вторично, была в его глазах лишь вещью, некомпетентным существом, которое не умело исполнять своих обязанностей.

«Я был в то время дьявольски нетерпим по отношению ко всем женщинам. А может быть, я и всегда был таков. Но тогда, я уверен, я представлял собою забавный тип деревенского аристократа. Я считал себя чем-то особенным в мире сем, а жену отца и всех других женщин – жен таких же нищих фермеров, как и мой отец, и нескольких деревенских девушек – я презирал и считал недостойными грязи на моих башмаках.

Но в отношении жены фермера-немца я не испытывал этого чувства. Почему – не знаю. Может быть, потому, что в это время я был так же молчалив, как и она. Хотя позднее я потерял эту молчаливость».

Итак, Том стоял и ждал. Женщина продолжала бесшумно скользить вдоль изгороди и затем направилась по открытому пространству к овину…

Вот она медленно пошла вдоль стены овина и прямо шла к тому месту, где, затаив дыхание, стоял Том.

Впоследствии, пытаясь разобраться в том, что произошло, он никак не мог решить, шла ли она во сне или с раскрытыми глазами.

У них не было общего языка, и после той ночи они никогда больше не видели друг друга. Возможно, что она тоже не могла сомкнуть глаз в ту ночь и, покинув ложе своего мужа, вышла из дому, не сознавая, что делает.