Збигнев Домино - Польская Сибириада

— Вот старый дурак, испугал тебя. Не тебе это, парень. Шайна? Анеля Шайна, живет у вас такая на хуторе? Я что-то не слышал? Не работает?

Сташек с трудом сглотнул слюну.

— Старенькая она, бабушка…

— Сын на фронте?

— Два сына.

— Разрази меня гром! «Похоронка»! В такой момент, когда война вот-вот кончится!

— А писем нам, полякам, нет?

— Ой, про письма чуть не забыл. Есть какие-то. И можешь, как всегда, газетку взять, почитаешь…

Писем тоже было два: Гонорке Ильницкой и бабушке Шайне. Письма от отца Сташек опять не дождался.

В «похоронке» сообщалось, что «капрал Ян Шайна погиб смертью храбрых 20.9.1944 г., в бою на переправе через Вислу».

И письмо было тоже от Янека. Читали его на Волчьем, как будто слушали голос Янека с того света:

«25 июля 1944 г.

Дорогая мама и вся наша семья!

Слава Господу нашему, Иисусу Христу! Сообщаю вам, что благодаря Богу я жив, здоров. Брата Сташека недавно видел, у него тоже все в порядке. Из знакомых встретил Янека Майку, а больше никого, потому что в разных частях все служат.

Мамочка любимая! Самое главное, что хочу тебе написать, что мы уже снова в Польше! Что со мной, что со всеми нашими творилось, не описать! Польша! Польша! После всех странствий, после Сибири! Все было: и слезы, и радость, и беспокойство, что вы еще там, а не вместе с нами. А что тут немец в Польше натворил, вы не представляете. Мало того, что всю Польшу разрушил, в руины превратил, так столько народа уничтожил, страшно подумать. И старых, и малых. О нашем крае, о Подолье, о Червонном Яре ничего не знаю, у нас на фронте совсем другое направление. Перед нами теперь Висла и Варшава!

Мы тут все время о вас думаем. Наше командование нам гарантирует, что как только война кончится, и мы добьем немецкую гадину, мы вас тут же из Сибири вытащим. Мамуля! Береги себя, как можешь. Обо мне не беспокойся. Бог даст, скоро будем все вместе. Пишите мне на ту же полевую почту, письмо дойдет. И еще раз всем нашим из Волчьего привет. А тебе, мамочка, целую ручки!

Твой сын Янек.

Я в Польше, мама! В Польше! Будем с нетерпением ждать вас, чтобы и вы поскорее в Польшу вернулись! Пока что немца бьем — пыль столбом».

Бабушка Шайна письма сына не комментировала, слушала молча с тихими словами «вечный покой» на устах.

А Гонорка Ильницкая, к своему удивлению, получила письмо от Бронека Шушкевича. Она не скрывала радости, но долго никому не рассказывала, о чем написал ей Бронек. Но, в конце концов, не выдержала и под большим секретом разболтала Броне:

— Пишет, вроде как вдове Флорека. Так и так, пишет, Гонорка, разное между нами бывало, но теперь, когда ты вдова польского солдата, как война кончится, мы могли бы быть вместе, то есть, я и он, могли бы супружескими узами перед Богом себя связать! Понимаешь, Броня? И спрашивает, как я к этому отношусь. И чтоб ему немедленно ответить. Ну, и еще всякую ерунду про любовь накалякал. Как думаешь, Броня, ответить ему? А я знаю, что он там на фронте с бабами вытворяет? Он же за каждой юбкой бегает! Уж я то его знаю. Может, это не он Нюрку из Булушкина обрюхатил?! Я к ней напросилась и видела ребеночка. Говорю тебе, Броня, вылитый папаша! Как две капли воды, Бронек! А он мне, кобель такой, супружеские узы перед Богом обещает! Пусть лучше о своем ребенке подумает, которого он тут в Сибири бросил. Ох, уж я ему отвечу! Я ему, бугаю, отпишу!..

У Брони своих проблем хватало. Весной вернулась застаревшая малярия и высасывала из нее все силы. Скоро год, как от Долины с фронта не было известий. Она занимается его детьми без всякого права, на честном слове. Тадек, младший, относится к ней как к матери. Другое дело старший, Сташек. Он с самого начала был с ней настороже. Она понимала, что, в отличие от малыша, Сташек хорошо помнил родную мать и на каждом шагу сравнивал с ней мачеху. Как дожить с детьми до конца войны? А что будет, если Долина погибнет или не отзовется больше? Она ведь ему на слово поверила, без брака с ним сошлась. Что тогда будет с ней, а главное, с его детьми?

Майским днем, когда народ возвращался с полевых работ, в Булушкино галопом на взмыленном коне примчался милиционер. Тот самый хахаль Маруськи Погребихи, который потом конвоировал ее мужа в тюрьму. От переправы через Золотушку милиционер гнал коня таким галопом, что возле конторы, когда он натянул узду, конь не встал на дыбы, а остановился, шатаясь. А милиционер, вместо того, чтобы соскочить с коня, выхватил из кобуры пистолет и стал палить в воздух, пока не расстрелял все патроны. Обеспокоенные стрельбой люди сбежались к конторе со всей деревни. Закончив стрельбу, милиционер, привстав в стременах, крикнул:

— Люди! Победа! Понимаете, что я вам говорю? Война закончилась! Война, война закончилась!

Булушкино праздновало! До поздней ночи люди не могли прийти в себя. Дети бегали от дома к дому с радостной вестью, встречали возвращающихся с поля, мчались с триумфальными воплями на дальние заимки и в полевые бригады.

Сташек, услышав стрельбу, прибежал к конторе, а узнав в чем дело, со всех ног помчался на хутор. Бежал по размокшим лесным болотам и тропам, а в голове билась одна мысль: «Война кончилась! Война кончилась!»

Вбежал в избу весь в грязи, едва переводя дыхание. При виде измазанного грязью, запыхавшегося Сташека отлеживающаяся в постели с очередным приступом малярии Броня даже присела на кровати.

— Мама! Ты не представляешь! Ты не поверишь!

— Боже, Сташек, что случилось?

— Мама! Война кончилась! Война кончилась! В Польшу, скоро в Польшу поедем!

Он бросился к ней в объятия, и они оба расплакались от счастья.

По случаю окончания войны Астафьев объявил в совхозе праздник. Велел заколоть кабанчика для общего праздничного стола. Не пожалел и водки. Бабы притащили из дому квашеной капусты, соленых огурцов и рыжиков, сочной брусники. А у кого было, и крепкой бражки не пожалели.

Под вечер все собрались в столовой. О поляках с Волчьего тоже не забыли. Приодевшись, кто во что мог, все тесно расселись за уставленными угощениями столами. На торцовой стене повесили красный транспарант, на котором Зинка собственноручно наклеила белые бумажные буквы: «Да здравствует товарищ Сталин, наш великий вождь и победитель!» А над транспарантом портрет улыбающегося Сталина с трубкой в руке. Зинка, усевшись по правую руку от Астафьева, первая встала и хотела что-то сказать. Успела произнести одно слово:

— Товарищи!

Бабы дружным хором заглушили ее.

— Заткнись, Зинка!

— Разошлась, смотри-ка! Ты на фронте была?

— Пусть Астафьев говорит, фронтовик!

— Говори, Иван, по такому случаю. Твое право!

Астафьев встал. Здоровой рукой поправил черную повязку на правом глазу, дотронулся до медали, поблескивающей на гимнастерке, поднял наполненный стакан: