Збигнев Домино - Польская Сибириада

— Граждане переселенцы, здесь переночуем только одну ночь, завтра, на рассвете едем дальше. Из клуба выходить запрещено. Отдыхайте, выезжаем очень рано.

— Есть хочется, а тут одна вода.

— Ни кусочка хлеба нет.

— Врача бы надо, есть больные. Обмороженные.

— Спокойно, граждане переселенцы, спокойно! Хлеб в дорогу вы получили в Канске. Как видите, для столовой здесь условий нет. Попейте кипяточек, выспитесь, отдохните. Приедем на место, все будет. И врач, и еда, там все будет.

— А далеко это?

— Недалеко, недалеко…

Возницы распрягли коней, сани оставили у церкви и разошлись по деревне на ночлег. Афанасий, когда Данилович подошел поблагодарить его за шубу, оставил ее на ночь ребенку.

— Малышу теплее будет.

Данилович пробовал достать какую-нибудь еду, может, молока? Начал с женщин, кипятящих воду. Обещали, что утром постараются что-нибудь принести. Хотел выйти в деревню.

— Куда? — Солдат у дверей курил самокрутку из махорки.

— По нужде мне…

— Вот приспичило! Друг за другом так и бегают без конца. Направо иди, там возле стенки. И сразу возвращайся. А попробуешь удрать, застрелю, и все тут.

— Куда же я побегу?

— А черт вас, поляков, знает. Ну, иди уже, иди.

Передвижные посты отрезали церковь от деревни. Не было шансов при свете луны проскользнуть мимо них незамеченным. Данилович вернулся в церковь.

Жена Бялера металась в горячке и поминутно просила пить. Долина поила ее соленой горячей водой, прикладывала к голове холодные компрессы. Бабка Шайна пробовала как обычно запеть «Дела наши насущные…», но ее дрожащий голос затерялся в гомоне укладывающихся на ночь людей, она возмущенно замолчала и взяла четки. Расстроенный неожиданной болезнью жены, Бялер молитвенно раскачивался и повторял про себя «Кого Бог любит, того карает. Без воли того, что наверху, волосинка с твоей головы не упадет»… А Сташеку Долине, которого в тепле все больше смаривал сон, черная православная Мадонна, которую он рассматривал на стене, напомнила вдруг Матерь Божию Борковскую, монастырь на горе, солнечную, пеструю от разноцветных палаток, ярмарку на Троицу. А потом, как наяву, увидел Струг, петляющий в зарослях, дедушкин сад с красными вишнями, школу и родную Калиновую… Даже про голод забыл. Но от этой накатившей тоски так захотелось парню плакать, что он крепко закусил губы, втянул голову в плечи и свернулся клубочком.

«Ночь пригнала, ночь выгнала»… Только измученные, голодные и промерзшие люди успели забыться сном, как уже пора было вставать. Одевались как можно теплее. Тряпьем оборачивали обувь, шарфами, платками заслоняли лица от мороза.

Россиянки из Покровки слово сдержали. Ранним утром не только успели приготовить людям кипяток, еще и по собственной инициативе насыпали в него малиновых листьев и подсластили. А грудным детишкам вскипятили по кружке молока. По всей деревне собирали это молоко. Наталка хотела в благодарность дать одной из них яркий платок.

— Что ты, миленькая, что ты! Мы же так, от чистого сердца. Детей жалко…

Старшая вдруг отвернулась и краешком передника утерла глаза.

Бялер в утренней молитве искренне благодарил Всевышнего, потому что жене стало лучше; и в который раз дивился мудрости Талмуда: «Солнце встает, больной встает». Бабка Шайна после минутного колебания сочла, что, может, не согрешив, перекреститься перед черной от старости православной росписью, и беззвучно шевеля губами, перебирала четки. Сташек Долина помогал одеваться Тадеку, капризничающему спросонья от голода.

Когда солнце взошло, ссыльные уже давно потеряли из виду Покровку. Дорога вела на северо-восток, руслом петляющей зигзагами реки.

— Пойма! — назвал реку Афанасий, который так и не забрал из саней свою шубу. Потом добавил: — Рыбы в ней много!

Прежде чем они тронулись в путь из Покровки, Афанасий достал из-за пазухи пару горячих картошин в мундире и молча, поровну разделил их среди своих пассажиров. Теперь шел за санями и хозяйским взором присматривал за порядком. Топнул ногой по льду и повторил:

— Рыбы много! Рыбная река, Пойма.

Дорога, проложенная по льду Поймы, была ровной, а значит намного легче вчерашней, петлявшей по тайге через горы и долины. Да что с того, когда с каждым километром измученные голодом, холодом и долгим походом люди все больше теряли силы. Плелись шаг за шагом, отставали, в бесчувственном отупении не обращая внимания на окрики подгонявших их конвоиров. Время от времени колонна останавливалась, рвалась на части, ждала отставших. А под вечер, когда огненное солнце уже садилось, душераздирающий крик пронесся над обозом, полетел долиной Поймы и далеким эхом раскатился по тайге. Отчаянно кричала мать, Катажина Дерень, не сумевшая спасти своего ослабленного сыночка от лютой стужи.

Тронутые смертью ребенка, возницы ускорили шаг. Через пару километров еще до наступления сумерек на правом, высоком берегу Поймы ссыльные увидели постройки.

— Кедрачи! — сообщил Афанасий.

На этот раз ночевали в школе. В барачной хате разместились с трудом. Было тепло, натоплено. В Кедрачах впервые после выезда из Канска получили горячую еду — по литровому черпаку густого гуляша из лосятины. И кипяченой воды «сколько угодно» . Но фельдшера в этом лесном поселке не было. Вчера на них со стен церкви смотрели все православные святые, а сегодня со школьных стен взирал только один: отец и вождь советских людей товарищ Иосиф Сталин! В отличие от вчерашних горестных, страдающих святых, товарищ Сталин имел приятное выражение лица и добродушно улыбался ссыльным. А на одном из портретов товарищ Сталин не только улыбался, но еще и гладил по головке и прижимал к груди маленькую девочку. Над этим портретом висел красный транспарант с лозунгом: «Да здравствует товарищ Сталин, учитель и друг детей всего мира!»

На следующий, третий уже день их похода в глубь тайги, отъезд обоза сильно задержался. Комендант конвоя разрешил похоронить умершего ребенка. Хоронили все вместе на крошечном кладбище в Кедрачах, на котором рядом со старыми православными крестами соседствовали совсем свежие столбики с красной звездой наверху. Долго долбили ломами, рубили топорами смерзшуюся в камень сибирскую землю. Гробик сколотили из сосновых дощечек. Поставили березовый крест с табличкой. А на табличке раскаленным докрасна гвоздем выжгли: «Адась Дерень из Польши, 4 года, просит за него помолиться». Потом преклонили колени и вслух прочли «Вечный покой»… Отдельной группкой столпились на похоронах местные жители, в основном пожилые женщины. Стояли молча, уголками платков прикасались к глазам, а некоторые осенялись православным крестом.

«Недалеко уже, недалеко». Они слышали это постоянно от возниц. Видно, иначе измеряются сибирские расстояния, потому что еще три долгих дня и ночи обоз ссыльных из последних сил тащился в верховье Поймы. Дорога все время шла руслом этой реки. Еще дважды ночевали в лесных поселках. Чем дальше углублялись в тайгу, тем более дикой, первозданной и безлюдной она становилась.