Збигнев Домино - Польская Сибириада

Во время предпоследней ночевки выдали им немного кипятка и по кружке рыбного супа, «ухи», уже «с запашком».

— Каторга тут, леспромхоз… — Только и сказал об этом последнем селе неразговорчивый Афанасий. Конвой и местные солдаты особенно тщательно изолировали переселенцев — нетрудно было сориентироваться, что это один из местных лагерей, ГУЛАГ.

Загнали всех в старый мрачный барак с двухэтажными нарами. Было темно, холодно, смердело гнилью, людскими испражнениями и дегтем. Стало понятно, кого в этом лагере держали. Не успели еще разместиться, как двое заключенных напали за бараком на девушку из Тлустова, и только случай уберег ее от изнасилования. Спугнутые кем-то нападавшие сбежали, а избитая, едва не задушенная девушка долго не могла прийти в себя от страшного шока. А утром один из охранников хладнокровно застрелил заключенного, пришедшего к полякам в поисках какой-нибудь пищи. При виде приближающейся охраны, заключенный бросился бежать, увязая на каждом шагу в глубоком снегу. Охранник выстрелил. Человек развернулся на месте и рухнул в снег, разбросав крестом руки. Стража волокла труп за ноги, оставляя на белизне снега красную полосу крови.

— Боже милосердный! Что от человека осталось! Я его видел в двух шагах, как вас сейчас вижу: скелет в лохмотьях. Одни глаза, одни глаза. Я эти глаза, наверное, до конца своих дней не забуду, — рассказывал потрясенный Долина. Сташек Долина стоял рядом с отцом, дрожа от холода и страха. Он тоже все видел и слышал. И что самое страшное, он впервые в жизни увидел, как человек убивает человека.

Последнюю ночь ссыльные провели в тайге, у костров. Поселок, возле которого они остановились, состоял из нескольких бараков, к сожалению, давно покинутых, разрушенных. Выбитые окна, прогнившие нары. Ни следа жизни. Даже Афанасий не мог сказать, что это за поселение. Начальник конвоя разъяснял, что ночлег этот незапланированный.

Возницы, коренные сибиряки, знали, как пережить такую морозную ночь в тайге. Сани расставили кругом на поляне, выпрягли лошадей, утоптали снег и разожгли несколько костров. Достали пилы, топоры и вместе с поляками занялись заготовкой дров на долгую ночь. Нарезали охапки еловых лап и выстелили ими утоптанную площадку вокруг костров. Растопили в ведрах снег на кипяток. Афанасий отобрал у коней пару горстей овса и варил в ведерке сытную овсянку для «своих» поляков. Всю ночь возницы бодрствовали, старались не давать уснуть ссыльным, поддерживали огонь в кострах.

— На морозе уснешь, умрешь! — грозился Афанасий и тормошил каждого, кто на его санях пытался вздремнуть.

Ночью от суровой стужи в тайге вокруг с треском лопались стволы деревьев. А к утру, с восходом солнца, мороз усилился. После бессонной ночи замерзшие, а кое-кто и обмороженный, люди приходили в себя, готовились в дорогу. Возницы и те, у кого оставались силы, возились у костров, топили снег в ведрах, чтоб обмануть мучительный голод, согреть глотком горячей воды промерзший организм.

У одного из костров какая-то суета, громкое бабское причитание.

— Иисус, Пресвятая Мария! Люди, люди, не уберегла я мою крошечку… Виновата я, не уберегла, виновата я, — стенала Кулябинская из Подснятынки, не добудившись утром своей двухмесячной дочки.

Подавленные горем Кулябинских, в понуром молчании отправились они на последний этап. По словам конвоиров, идти было недалеко, а они тащились извилистым руслом Поймы почти целый день, с трудом прокладывая путь по ненаезженному рыхлому снегу.

На одной из остановок — снова горе, снова неожиданная смерть: в семье Чулаков умер грудной ребенок, тоже девочка.

Огненный шар солнца закатывался в тайгу, под вечер крепчал мороз, когда, наконец, через неделю после выезда из Канска добрели они до места ссылки. Дотащились из последних сил, голодные и обмороженные, с двумя превратившимися в льдышки детскими трупиками в санях.

— Колючее! — Афанасий указал на высокий берег Поймы, где стояло несколько старых бараков, и неожиданно громко выругался, хлестнув кнутом ни в чем неповинного, поседевшего от инея коня.

Калючее! «Колющее», «Колкое»? Так назывался один из лагерей принудительных работ ГУЛАГа — Главного Управления Лагерей НКВД СССР, разбросанных по бескрайним просторам восточносибирской тайги. В этом безлюдном месте верховья реки Поймы никогда не было никакого оседлого людского жилья, не говоря уже о нормальной деревне. Берег небольшой по сибирским меркам реки, поляна на пригорке, а вокруг девственная тайга и болотные трясины, «кочки». В Калючее доехать можно было только зимой, потому что, начиная с весенней распутицы, дорогу преграждали тайга и болотные топи.

Калючее выстроили с первого сруба сосланные сюда заключенные еще в тридцатые годы. Жили в бараках и валили тайгу. Весной, после ледохода, лес сплавляли Поймой сначала в большую Бирюсу, а по Бирюсе до самого могучего Енисея. Незадолго до появления в Калючем польских ссыльных советских каторжан загнали еще дальше вглубь тайги.

Калючинский лагерь состоял из бараков, срубленных из соснового кругляка, законопаченного мхом. Каждый такой барак был метров двадцать-тридцать длиной, метров десять шириной, с одной входной дверью в торце и несколькими небольшими окнами под невысоким сводом без потолка. Вдоль барачных стен из грубо отесанного бруса тянулись одинаковые, сбитые из неструганных досок нары. Посредине между нарами стояли длинные столы с лавками. В каждом бараке были две чугунные печки-«буржуйки». Отдельно стояли барак-столовая и барак-изолятор для больных. Кроме того, подсобные склады, столярка, пекарня, и даже кузница.

На берегу — бани и прачечная. И совсем в стороне, скрытый за высоким дощатым забором, дом лагерного «начальства» , где жили и служили комендант и охрана. Там же было и помещение для арестованных, так называемая «каталажка» .

Строго охраняемой территории лагеря, «зоны» как таковой в Калючем не было. Не было здесь высоких заборов, колючей проволоки, караульных вышек. Изгородь с двумя воротами по разным сторонам лагеря была обычным забором из сосновых жердей, каким все сибирские деревни отгораживаются от тайги, чтобы не убегала скотина, чтобы зверье лесное ночью по деревне не бродило; зимой — оголодавшие волки, а летом — не менее прожорливые и охочие не только до пасек медведи. Не огораживали, не стерегли Калючее, потому что заключенный практически не имел шансов на успешный побег. Зимой — истощенный голодом и непосильным трудом, в лихой одежонке, без оружия и еды замерз бы насмерть в тайге. Летом побег имел больше шансов на успех: было тепло, тайга кормила беглецов, но все равно они плутали, тонули в болотах, умирали, заеденные тучами комаров и сибирской мошкары. А если такому беглецу и улыбнулось счастье, удалось добраться до людского жилья, то с помощью вездесущих шпиков и продажных «охотников за головами» он тут же попадал обратно в сети НКВД.