Збигнев Домино - Польская Сибириада

Железнодорожная станция, а точнее — полустанок в Ворволинцах, расположенный на перегоне Залещики-Чертков-Тарнополь, имел только один товарный путь. Глухой заброшенный полустанок, на котором далеко не каждый пассажирский поезд останавливался. Сама станция стояла в безлюдном месте — с одной стороны Якубовка, с другой Ворволинцы. Вокруг густые заросли черешни и акаций. Может, именно поэтому НКВД выбрало этот полустанок в качестве одного из этапов февральского выселения окрестных поляков.

Сюда свозили людей из Усьтечка, Якубовки, Тарского, Каролевки, Бересток, Ухрынкова, Харламова, Хинковец и Ворволинцев.

К полудню метель поутихла. Из-за низких перистых облаков иногда выглядывало покрасневшее солнце. На ворволинецкой ветке стояло несколько десятков вагонов, в каких обычно возят скот. Станцию окружал кордон красноармейцев, не считая тех специальных милицейских постов, что были расставлены на подъездных дорогах. В их задачу входило пресекать попытки побега депортируемых и не допускать скопления местных жителей. Штаб операции «вывоз» на время погрузки разместился в крошечном здании станции. Из-за метели колонны саней с переселенцами подъезжали к станции с опозданием. И с каждой секундой увеличивался царящий здесь хаос. Сбившиеся в кучу на небольшой заснеженной площадке десятки нагруженных узлами саней, кони, люди — все превратилось в скопище, в котором невозможно было навести хоть какой-то порядок.

В небо взметался людской гомон, плач перепуганных и замерших детей, причитания женщин и ругань мужчин.

Опыт комиссара Леонова в подобных переселениях дал о себе знать. Видя, что творится на станционной площади, комиссар задержал обоз из Червонного Яра вдали от станции. Здесь приказал проверить списки выселяемых, чтобы по прибытии на станцию отрапортовать штабу. Энкавэдэшники шли от саней к саням и по списку проверяли человека за человеком. Незамедлительно обнаружилось отсутствие молодого Калиновского. Не было и степенного крестьянина Томаша Яворского. Его жена и трое малых детей были на месте, в обозе. Что случилось с Калиновским и Яворским, куда они подевались, об этом ни их семьи, ни местные милиционеры, ни, тем более, возницы ничего конкретного не могли сказать. «Сбежали, сволочи!» Леонов действовал быстро и уверенно, прекрасно отдавая себе отчет в том, какие неприятности свалятся на его голову, если он представит в штаб неполный список переселенцев. После краткого совещания с местными милиционерами выслал два конных патруля — один назад по дороге в Червонный Яр, другой в Ворволинцы, к дому Оксаны Олийник. На этот след навел комиссара молодой возница Тарас Балабан, заклятый соперник Янка Калиновского. Разъяренный Леонов приступил к допросу семей. Начал с Яворской, болезненной, измученной жизнью чахоточницы.

— Не скажешь, где твой муж, сына заберем! — Леонов задрал подбородок глядящему на него исподлобья, слишком высокому для своих пятнадцати лет, Владеку. — И ты, сынок, не знаешь, что с твоим отцом случилось?

— Не знаю! — буркнул Владек.

— Не знаем мы, не знаем. Господи, только б с ним ничего плохого не приключилось! Все время за санями шел…

Яворская, с впалыми, ненатурально румяными щеками, с огромными горящими глазами, прервалась на полуслове, раскашлялась надрывно и сухо, вытирая кончиком платка каплю крови с уголка запекшихся губ.

Томаша Яворского считали в Червонном Яре нелюдимом и даже чудаком. Богачом его назвать было трудно, а бывали и такие года, скажем, сразу после женитьбы, когда один за другим стали появляться на свет дети, да еще жена заболела чахоткой, в доме нередко куска хлеба не было. Неразговорчивый, замкнутый, самолюбивый — никому не жаловался, помощи не просил. Иногда какая-нибудь сердобольная соседка за его спиной Ядвигу пожалеет, поможет молочишком для детей. Земли у него было немного, дом плохонький, по подворью ветер гулял. В Червонный Яр пришел он из Копычинцев на сезон, работу искать. Здесь женился. Ядвига жила в Червонном Яре со старушкой матерью, которая вскоре после их свадьбы умерла. Если соседи в чем-то и завидовали Томашу, так это его прямо-таки нечеловеческому трудолюбию. Год за годом, шаг за шагом этот пришлый из Копычинцев становился солидным хозяином. Собственными руками привел в порядок развалившиеся постройки, купил пару поросят, породистую корову. На своем клочке земли собирал хороший урожай и, к удивлению соседей, решил заняться свиноводством. Ну а на выручку от кабанчиков купил себе Томаш Яворский первого коня! С той поры перестал зависеть от соседей, наниматься в работы. Тогда-то, наверное, он и полюбил лошадей! Ни у кого в Червонном Яре не было коней красивее и лучше ухоженных, чем у него. На войну Томаш не пошел, но армия реквизировала его Гнедого: красивого выносливого пятилетку, годного и под седло, и в плуг. Переболел Яворский эту потерю со слезами на глазах — война! Осталась у него Малютка, золотисто-гнедая кобылка с белыми бабками и белой звездочкой во лбу. «Но! Малютка, но!» — и Малютка из покорности и трудолюбия рвала себе жилы. Теперь Малютка донашивала и со дня на день, с часу на час должна была жеребиться…

Когда началось выселение, энкавэдэшники застали Томаша в конюшне. Сторожил там уже пару ночей, чтоб, не дай Бог, с Малюткой ничего дурного не приключилось. Он не совсем понимал, чего от него хотят, чем он провинился, куда хотят его забирать… Но делать нечего, стал паковать в мешки то, что считал самым важным в дороге, самым нужным для семьи. Не просил ни о чем, не умолял, только еще раз, как будто не доверяя собственным ушам, спросил у комиссара Леонова, как ему показалось, главного тут:

— А что с моим хозяйством? Со скотиной? У меня кобыла вот-вот ожеребится…

Леонов посмотрел на Яворского, как на сумасшедшего, заорал в ответ:

— Ты, мужик, о детях лучше подумай, а не кобыле! Перину для них не забудь, еду на дорогу не забудь. А он несет какие-то бредни о кобыле! Не бойся, кобылой твоей советская власть тоже займется! И поторапливайся, дурень, сани на морозе ждут!

И больше Томаш ни у кого ни о чем не спрашивал. В ожесточенном молчании собирал, что под руку попало, только мысли его никак со всем этим не могли сладить. Как же это? Все, что ему принадлежало: эту хату, эту кровать, этот образок святой на стене, эту упряжь, хомуты и уздечки с медными клепками, которые он своими руками налаживал недавно, коров, свиней, пшеницу в кладовой, кукурузу, приготовленную на сев, он, хозяин, должен все это бросить на произвол судьбы? А тут еще Малютка вот-вот ожеребится. В голове гудело, как на мельнице, он уже сам себя не слышал, никого не понимал, людей не узнавал, все больше теряя контакт с окружающим миром.