Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

Удивительный воздух. Вот эти мгновенные смены летнего и зимнего дыхания и есть весна. А короткая тут весна, и сразу — лето. Не найти на лето урока. Дать-то даст мама денег, только каждый раз допросы, и вообще не хочется. Крутилинских отлично хватало и на бинты, и на гостинцы мальчикам, и на свои мелочи. Петрусь так любит эту репу. Раньше только поговорку знала — «дешевле пареной репы». Сибирские яблоки. Вкусно, но не яблоки.

Останусь ночевать с Петрусем на печке. Надо было записку оставить… Да мама не заметит, не встревожится. Все время, каждую секунду о Леше думаю. Не то что думаю, а он живет где-то рядом. И не рядом, а во мне самой.

Опять вспомнилось все: вечер, ночь, утро, прощанье и ощущение холодной небритой щеки. И вдруг пронизало такое волнение, какого не испытала ни в самую минуту поцелуя, ни после, вспоминая много раз. Она испугалась, рванулась, пошла быстрым шагом. А ощущение поцелуя приходило снова и снова пронизывало тело радостью.

Весна, вода, за черным лесом зарево заката. Чудеса. Чудеса в этой Сибири. А люди, какие здесь люди… Не путались бы союзники, и все бы уже кончилось. Скорей бы. Как хочется рассказать про Лешу. Кому?

У окошка сидел Петрусь. Увидел ее, захлопал в ладоши, что-то кричал, но через двойные рамы не слышно.

В сенях встретили Коля и Егорка:

— А кто к нам приехал!

— А кто у нас приехал!

— Кто?

— А глядите, — Егорка распахнул дверь.

Посреди избы стояла Настя, в старом гимназическом платье, такая же тоненькая и широкоплечая, а лицо уже не мальчишеское — мягче, и глаза еще лучше. Виктория бросилась к ней:

— Ты даже не знаешь, как я тебе рада. Так рада, так ждала…

Настя улыбнулась, как взрослые детям.

— И я тебе рада. Даже очень рада, — герой ты, оказывается.

— Что? — «Неужели про дурацкую экспроприацию?» — Что?

Настя ласково смотрела ей в глаза:

— Поклон тебе низкий от Алеши Широкова.

— Что ты? — Виктория задохнулась, прижалась к Настиному плечу, спрятала загоревшееся лицо, беспомощную улыбку. — Ты с ним, значит? А Леша как? Я-то вовсе не герой. Он, значит, рассказывал? А ты какая — молодец! Ну, расскажи, Настенька!

Они сели рядом на лавку, Виктория не выпускала Настиной руки. Не будь в избе мальчиков и Анны Тарасовны, сейчас бы все рассказала Насте, именно ей. Ведь так хорошо в темноте на кошме говорилось… И Леша с ней поклон прислал — значит, помнил, думал.

— Ты совсем приехала? Нет? А на сколько?

— Денька четыре пробуду.

— Ох, как мало! И туда же опять, под Карачинск?

— Мы теперь уж от Карачинска далеко.

— Почему?

— Из окружения ушли. Пробивались — и вспомнить страшно как. — Настины глаза потемнели. — Сколько дорогих потеряли. Днем шли, ночи шли без сна, в морозы, по тайге. За нами на подводах и пешком дети, старики, старухи. Оставаться-то нельзя! Беляки каждое село, где мы прошли, поджигали. Ночью небо от зарева будто кровью залитое. Так полыхало. Но выбились.

— А скажи — теперь ведь уж можно! — Леша зачем приезжал? За оружием?

— Оружие — дело важное, но не главное было. Здесь собиралась конференция от партизанских отрядов, от рабочих-горняков и железнодорожников. Уговаривались, чтобы вместе, согласно всем действовать. Алексейке поручили добыть приказ, чтоб каратели отошли, будто бы на охрану магистрали. Вот мы без боя, без потерь и соединились с другим отрядом. Теперь у нас очень большая сила. И боятся нас белые.

— Да! Американец, жених Крутилиной, переводил из своих газет, что где-то между Иркутском и Красноярском — целая армия партизан. И железная дорога на протяжении ста шестидесяти верст во власти партизан. Они портят пути, взрывают составы, к ним попадает оружие и продовольствие, что посылают союзники Колчаку. Вы — не там?

Настя слушала серьезно, потом усмехнулась:

— В Америке пишут, значит? Колчаковцы-то не больно печатают, как солоно им от нас.

— А взрывать — это ведь очень опасно?

— Как ни воюй, а всюду оно опасно, — Анна Тарасовна сказала, будто себе.

Да. И папа, и Леша… И Николай Николаевич — батько…

— Ты тоже… взрываешь?

— Не приходилось. — Настя прищурилась, будто глядела вдаль, и чуть улыбнулась. — Алексейка — специалист. Он у нас заколдованный.

— Леша бесстрашный, потому и…

Настя кивнула головой и перебила:

— Еще в марте, когда окружили каратели — их около двух тысяч, а нас, способных носить оружие, всего четыреста с малым…

— И ты тоже?.. Тоже — с оружием?

— А что ж я — других хуже? Отряд, человек семьсот с пулеметами, в наступление на нас пошел…

— Страшно, поди, тетя Настя? — Коля смотрел на нее с завистью.

— А думаешь — нет? Только начальники наши надежные, страх и не живет при них.

— А Леша? — «Даже имя его хочется повторять».

— Про то и рассказываю, да не даете. — Настя засмеялась. — Как пошли беляки в наступление, наши придумали: заслали к ним в тыл Двадцать лыжников. Алексейка вел. Напали ночью с гранатами, из винтовок обстреляли. Заметались белые, побежали и открыли нам дорогу. А лыжники вернулись еще с трофеями — девять винтовок.

— Леша бесстрашный!

— Потому и заколдованным прозвали!

Обе смеялись, Настя рассказывала, Виктория жадней мальчишек ловила каждое слово, видела полыхающую ночь, сугробы, горы, обозы и людей, бредущих без дороги, замученных упрямых людей… и Лешу. Хорошо его зовут: Алексейка заколдованный…

— …Что, что ты говоришь? Кто ж они такие — начальники ваши?

Трое мальчишек ответили вместе:

— Кто, кто — большевики!

— Да знаю же! Но они — военные?

— Один — военный, другой — рабочий-железнодорожник из Красноярска.

Папу к ним надо было.

Анна Тарасовна зажгла коптилку, Виктория закрыла занавеску на окне, погладила Настину стриженую голову, сказала ей тихо:

— Ты такая красивая стала…

Настя засмеялась тоже тихо:

— Против тебя-то чумичка.

— Ой глупая, ой глупая!..

— Самовар вже шумит, на стол, хлопчики, сбирайте.

— Ух, сегодня и богатый ужин! — Петрусь хлопал ладошками по столу. — Настя сала привезла, Витя репы принесла и калачик свежий. Кто его нарежет?

Виктория взяла Петруся на руки, ткнулась горячим лицом в пушистый затылок… Мальчик съежился, засмеялся, завертелся:

— Щекотуха, пусти! — Спиной откинулся на ее руку, схватил за косы и тянул то одну, то другую, заставлял поворачивать голову. — Ты как игрушка. У меня была из Вятки, сломалась.

За ужином ребята городили чушь, смешили и смеялись, тараторили наперебой:

— Нынче праздник — воскресенье, нам лепешек напекут. И помажут, и покажут, а поесть-то не дадут.

— А сала дадут?

— Кому — да, кому — нет!

— А репы дадут?

— Кому — да, кому — нет!

Алексейка. Заколдованный. А он сказал: «Лешей зовите». И опять ощущение поцелуя пронизало радостью до дрожи. После ужина позвать Настю погулять на реку, рассказать все, уговорить, чтоб взяла с собой, — нужны ведь партизанам сестры. И больных лечить, и раны… Решила.