Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— Я так благодарна вам, господин поручик!

Услышала в ответ:

— Не стоит благодарности.

Во дворе остановилась, хотела подать руку Владимиру, но почему-то обняла и поцеловала, и он ответил таким же крепким братским поцелуем.

Неужели — все? Все хорошо? Все сделала хорошо? Она готова была плясать среди снежной дороги. Вспоминала по порядку самые мелкие подробности — все правильно. Как хочется рассказать Эсфири Борисовне! Она верно предупредила, листовки отдельно. Все сделано, и не боялась. Странно, — ведь не придумала, а точно откуда-то само выскочило: обнять, прикрыть шубой… Что это вдруг ноги затряслись, ослабли? И, вообще, знобит. Разогрелась в караулке, вышла на мороз? Нет, лицо горит, а самое дрожь бьет. Даже идти трудно. Заболеваю, что ли? Даже зубы лязгают. Или боялась все-таки? Боялась. Противно как. Скорей, скорей идти — у меня же сегодня — ночь. Скорей домой, чаю горячего, поесть, полежать часа полтора успею.

Как ни прибавляла шагу, как ни старалась сдержать, озноб не проходил. Не снимая шубы, побежала в кухню:

— Ефим Карпович, милый, чайку погорячее можно? Промерзла до самой души.

Стояла, прижавшись спиной к горячей печке, пока хозяин принес пузатый чайник и меду на блюдце. Выпила, обжигаясь, две чашки, — дрожь улеглась, и отчаянно захотелось спать. «Значит, все-таки трусила. Не гожусь». Поставила будильник, положила подушку на диван, взяла плед, надела теплый халат — полтора часа, можно отлично выспаться, потом поесть и… Кто это стучит? Да так лихо — кто бы? Подошла к двери, постояла. Стук повторился, громко выбивали какой-то бравурный ритм, и, стоя вплотную, она слышала, что стукнули сначала высоко, постепенно удары спускались, и последний пришелся у самого пола. Кому взбрело так забавляться?

— Кто там?

Послышался громкий раскатистый смех.

— Откройте, мисс Виктория, откройте скорей!

Принесло же! Откуда?

— Я уже собралась спать. Зайдите, пожалуйста, завтра, мистер Джобин.

— Сегодня! Немедленно! Письмо от ваша мамочка! И поручение! Безотложное!

— Минуточку! — Хотела переодеться, растерялась, а он все выстукивал что-то отчаянно игривое. — «Ну и к черту, в халате так в халате».

Джобин, мягко ступая, вбежал, раскинул руки, кланялся и улыбался, как цирковой артист после фокуса. Распахнулась длинная соболья доха, подбитая котиком или выдрой, ушанка тоже из соболя, из нее лезет красное лоснящееся лицо, высокие — за колено — расшитые унты почти закрыли брюки. Он бросил на стул ушанку и меховые рукавицы и протянул к Виктории обе руки:

— А косы? Великолепные русские косы? Неужели — тиф? О-о! Силы небесные! Но вы очаровательна по-прежнему. Нет, лучше прежне… Дочь своя мамочка — ваше место сцена. Верьте Гарри Джобин — сцена! — Он обходил ее кругом, бесцеремонно оглядывая. — Гарри Джобин увезет вас в Чикаго. Вас и мамочка.

Она расхохоталась от злости. С ног до головы в мехах, Джобин очень себе нравился, ходил, как-то особенно шевеля плечами, играя роскошной дохой. Он тоже засмеялся и сел. Откинул доху, вынул меховой с ярким узором бумажник, видно из самоедского кисета, и достал письмо:

— Получил через наша миссия строгий приказ от ваша мамочка — доставить вас невредимостью Шанхай. — И опять засмеялся.

«Витка, родная, дочура! — знакомые прыгающие буквы, слова, строчки. — Если б ты знала, как мы живем! Точь-в-точь сказочные короли. Шанхай — почти Европа, иностранцев — уйма! Дела у Нектария блестящи, и никто не грабит.

Мы составили приличную труппу, играем с огромным успехом. Иностранцы многие не понимают по-русски, но мною восхищаются все. Советуют ехать в турне по Америке и Европе — говорят, все русское безумно модно. Но я, конечно, дождусь тебя. Мы живем в отличном европейском доме, но прислуга — китайцы, очень тихие, работящие и услужливые. Когда ты будешь со мной, я буду совершенно счастлива. Джобин привезет тебя. Можешь взять у него денег сколько захочешь — он очень обязан Нектарию. Привези хоть пудик сливочного масла, такого, как у нас, нет нигде. Жду, доча моя, ужасно жду, ужасно скучаю и беспокоюсь, даже плачу. Жду, жду, жду.

Твоя мама».

— Ну, завтра едем? Мой поезд уходит в… нет, с Узловой послезавтра рассветом. Вы успеете складывать чемоданы? Может быть, оказать помощь? К вашим услугам.

Виктория сложила письмо, сказала сдержанно:

— Мне ничего не нужно. Я никуда не поеду.

Он подался к ней:

— Вы шутите, мисс?

Она молчала, Джобин встал:

— Мисс, такой, такой… безразумство! Лучшее время из вашей жизни вести в нищете? Извините, — он указал на стол, где, прикрытый салфеткой, лежал кусок темного калача на тарелке, стояла солонка и пузатый чайник, — это же нищета. Зачем? Ваша мамочка и ваш… отчим… — ее резкое движение только чуть смутило его, — да, ваша красота, мисс, — капитал! Русская красавица найдет себе в Чикаго мужа с большими миллионами — клянусь! Мы с вами…

Она оборвала его:

— Мистер Джобин, ни в Чикаго, ни в Шанхай я не поеду. Можете не беспокоиться.

Джобин смотрел недоумевающе, вдруг скинул на стул свою великолепную доху, расстегнул пиджак (жилет на нем был тоже меховой) и достал портсигар, оклеенный мехом.

— Носовые платки у вас тоже меховые?

Он не понял иронии:

— Нравится? Не правда ли, оригинально: приехать из Сибири и всюду мех, мех, мех! Но, мисс Виктория, я вам немного, как это сказать, освещаю положение. — Он обрезал сигару, не спросив разрешения, закурил и выпустил облако бурого дыма. — Через, наверное, три месяца здесь придут большевики. Да, да, придут! Адмирала поддерживаем только мы, Америка. Черчилл давно ставит на Деникина. Но, в конце концов, мы не можем воевать за русских, а в Омске развал и паника. Я сам видел, клянусь!

— Все равно никуда не поеду. Я — русская.

— О, мисс Виктория! — он обшарил свои карманы, вытащил толстую сложенную газету. — Большевизм это… вот: речь мистера Черчилл в Британско-Русском клубе… вот, он говорит: «Организация их фантастична, дисциплина… — как это, как это?.. О! — зверская и… если бы… мы не успели вызвать к существованию армии Колчака и Деникина, все наше дело… Если эти армии будут уничтожать… уничтожены, произойдет несчастье, которое невозможно измерить… Россия в настоящий период решающий факт… фактор мировой истории… Обращаюсь всем погруженным в свои личные дела: вы можете покинуть Россию, но Россия вас не покинет!» Это Черчилл, мисс, крупнейший политик мира. Вы думаете, что большевизм — пустяки, ваше русское дело, и вы переживете его? Не погружайтесь в личную жизнь, мисс. Черчилл прав: надо бежать туда, где еще можно спокойно жить.

— Так ваш Черчилл как раз и говорит, что нигде уже нельзя спокойно жить.

— О-о! Америку нелегко расшатать! Можете не беспокоиться про миллионы вашего будущего мужа с Уоллстрит. И я еще успею сделать небольшой капитал и пожить без забот, клянусь! — В глазах его был веселый, детский азарт. — Я везу такие мехи, ценнейшие мехи! Капитал! Купил за ничто, благодаря помощи вашего… м-м… мистера Бархатова. — Он бросил газету, ходил по комнате, дымил сигарой и делал руками странные движения, будто плавал. — И я еще имею надежду! Я дал задаток за великолепный партий темный собол — баргузин. Один шкурка — начальник дорога, один — французский полковник, охрана дорога, и мои вагоны — как с маслом. В Чикаго я буду иметь за эти мехи миллионы. Клянусь!