Дмитрий Вишневский - Рассказы о большом мире

И я выдавливаю ответную улыбку.

Хотя мне впервые больно от твоего смеха.

Есть только вечность

1.

Когда прозвенел мобильник, я, сонный и измотанный, ничего не соображал. Посмотрел на часы – половина четвёртого утра.

Автоматически нажал на кнопку ответа.

- Игорь, привет. Извини за поздний звонок, просто ты просил сообщить сразу.

- Что случилось, Гриш?

- Клаус. На старых видеоотчётах он появился двадцать восьмого ноября. У нас получилось, Игорь!

- Выбегаю! Буду через полчаса! Ничего не предпринимай, умоляю тебя!

Мигом проснувшись, я вскочил с кровати, наспех оделся и выбежал из дома.

Так быстро до лаборатории я никогда не добирался.

Клаус – белая лабораторная мышь, маленький герой большого эксперимента.

Вчера был значимый день – Григорий Павлович ввел Клаусу новый утверждённый вариант сыворотки. Гриша – мой зам, который в своё время возглавлял лабораторию генетической рекомбинации в Сорбонне. Мы занимались вопросом перемещения биологических объектов во времени и роль руководителя лаборатории доверили мне. Дело не в лояльности вышестоящего руководства, просто я в своё время возглавлял кафедру квантовой физики и нанотехнологий, а сразу после этого занялся индивидуальным проектом по квантовой гравитации. Плюс ко всему я доктор биофизики и один из пятидесяти учёных на Земле, занимающихся проблемой времени. Конечно, я не Стивен Хокинг из Кембриджа и не Стивен Вайнберг из Остина, но определённый вес в научном мире имею.

До Клауса, мышкой А – основным объектом – был Марти, но, к сожалению, Марти умер через час после введения последнего на тот момент варианта сыворотки. Не перенёс минимальной дозы, которую в дальнейшем планировалось увеличить, чтобы перемещать во времени более крупные организмы. Удачный исход эксперимента обозначал переход к шимпанзе, а они, как известно, к человеку намного ближе, чем лабораторные мыши.

Григорий встретил меня в восторженном состоянии, с горящими глазами. Схватил за руку, потащил к компьютеру и продемонстрировал видеозаписи недельной давности. Сомнений не было – у нас получилось.

2.

Клаус появился в лаборатории, а конкретнее в своей клетке, в семь часов восемь минут утра пятого декабря две тысячи пятнадцатого года. В половине десятого вечера ему ввели сыворотку. Полтора часа вся команда напряжённо ожидала хоть какого-нибудь результата. Но ничего не происходило. Клаус как ни в чём не бывало бегал в колесе, с аппетитом ел и, время от времени, спал.

В половине двенадцатого ночи в лаборатории остались только я и Григорий. Остальных сотрудников мы отпустили домой, ибо никто не мог утверждать, что результат вот-вот будет. Нужно было выбирать, кому оставаться дежурить на ночь.

Григорий, явно уставший, вышел из помещения, затем вернулся, держа в руках дымящийся чайник.

- Чайку хочешь? – спросил он.

- Что? А, нет, спасибо.

- Как знаешь.

Он заварил себе чай, обхватил кружку ладонями и уселся в кресло.

- Слушай, не сочти за наглость, но на твоём месте я бы не в лаборатории торчал, а поехал домой спать. Езжай, на тебя же смотреть больно.

Я и в самом деле выглядел неважно. Взъерошенные волосы, тёмные круги под глазами, двухдневная щетина и, в довершение картины, мятый серый костюм, благо его скрывал белый халат.

Григорий расстегнул воротник и ослабил пальцем узел галстука, одетого, полагаю, для соответствия торжественной обстановке.

- Минут пять ещё посижу и поеду, – сказал я.

- Ок, старик. Насчёт отчётов не беспокойся. Всё сделаю. Подумай о том, что я тебе говорил, хорошо? – сказал он и вздохнул.

- Насчёт Полины?

- Да.

- Хорошо. Подумаю.

Клаус, забавно подрагивая вибриссами, принюхивался в своей клетке. Проснулся он явно голодным. Направился к кормушке, замер на некоторое время, после схватил зерно и принялся его грызть.

Я медлил. Дело было даже не в том, что ждал результата эксперимента, просто у Григория две недели назад умерла мать, и я понимал, что ему нелегко. Он словно прочёл мои мысли:

- Игорёк, мне здесь легче, чем дома, правда. Езжай.

3.

И вот я снова здесь. Осознание того, что эксперимент увенчался успехом, облегчило моё состояние и дало мне коснуться надежды. Клаус вернулся в прошлое, если основываться на видеоотчётах.

План созрел сразу, впрочем, если не лукавить, он давно уже превалировал в моих мыслях. Если бы не этот проект, я не знал бы, как мне жить дальше.

Я понимал, что иду на должностное преступление.

И прекрасно отдавал себе отчёт, что ставлю под сомнение существование данного проекта.

Но…

4.

В комнате пахло миндалём и кофе. Я стоял у окна, прислонившись плечом к стене, и украдкой наблюдал за женщиной, которую любил.

Полина, поджав под себя ноги, сидела в кресле и задумчиво смотрела на пламя в камине.

В одной руке она держала ликёрную рюмку с амаретто, в другой – небольшой, тиснёный золотом, томик стихов Мачадо.

- Сыграй мне, что-нибудь, – попросил я, осторожно пригубив горячий эспрессо.

- Например? – отозвалась она.

- Например, двадцатый ноктюрн Шопена.

Полина едва заметно улыбнулась, словно ждала этой просьбы, поставила рюмку на небольшой столик рядом с креслом и грациозно встала. Я не утрирую. Изящество было её натурой. Помню, как смотрел единственное сохранившееся видео, где она совсем ещё девчонкой отдыхала с родителями в Анапе. Тогда и понял, что грация у людей бывает природного характера.

- У меня сейчас длинные ногти. Будут немного стучать.

- Ничего страшного.

Зашуршало шёлковое платье, чувственно касаясь паркета – Полина прошла к бехштейновскому роялю и присела на небольшой стул.

Запястья прогнулись, словно кошки, точащие коготки, подушечки тонких пальцев забегали по клавишам, и мне подарили музыку. Я подошёл к окну и с высоты птичьего полёта смотрел на освещённую разноцветными огнями Москву, которая ночью похожа на женщину-вамп.

- Теперь Людовико Эйнауди, – сказал я, когда мелодия вновь уступила место потрескиванью углей в камине.

- Ты ненасытный, – усмехнулась Полина. – Что именно?

- «Дивенирэ», пожалуйста.

- Хорошо. Но при одном условии.

Я повернулся к Полине, на моём лице замерло вопросительное выражение.

- Почитаешь мне вслух. Хочу встретить рассвет под звук твоего голоса. Час чтения.

- Час? Не многовато ли? Вообще-то люди по ночам иногда спят.

- Не торгуйся. Я сегодня капризна и могу рассердиться.

- Играй.

- Значит, решено.

Зазвучала минорная композиция, наполнив комнату лёгкой грустью. Немного послушав, я подошёл к Полине, встал позади неё, приобнял, и уткнулся носом в мягкие волосы.

- Ты меня отвлекаешь, – прошептала она.

Ответом ей послужило лёгкое касание губами шеи.