Дмитрий Вишневский - Рассказы о большом мире

- Зажги свечи, – попросила она, продолжая играть.

Я выпрямился, прошёл к столу, на котором царствовал серебряный канделябр с тремя белыми свечами и выполнил просьбу. Затем выключил торшер.

- Расслабься и перестань думать о работе, – сказала она, доиграв. – Никакого прошлого не существует. Есть только вечность. И память.

Полина встала со стула, вернулась к креслу, взяла со столика рюмку и протянула её мне.

- Поухаживай за мной, – сказала она.

- Конечно. Со льдом?

- Да.

Полина взяла наполненную ликёром рюмку и, подняв брови, кивком указала мне на кресло.

После того, как я сел, она разместилась у моих ног, глядя на пламя в камине.

Она любила подолгу смотреть на огонь. Камин был её инициативой.

Чтение вслух, как и музыка, являлось одним из наших ночных удовольствий. Днём на это редко хватало времени.

Иногда она засыпала, обняв мои ноги. Я осторожно переносил её в кровать и наслаждался сонными объятиями.

5.

Мы познакомились в две тысячи двенадцатом году.

Поразительное сочетание приветливости, некоторого смущения и естественной обольстительности – она сразу произвела на меня огромное впечатление.

Она не напоминала известных актрис, хотя при должном усердии, я наверняка мог бы провести аналогии.

Но зачем? Красивый человек для каждого свой.

Само понятие красивой женщины настолько индивидуально, что его можно назвать интимным.

Вот женщина. Симпатичная, и только. Прошёл мимо, а в памяти не зафиксировал.

А стоит встретить такую же, но с более близко посаженными глазами и вот ты уже млеешь, словно сытый щенок на весенней траве, подставляющий пузо солнечным лучам.

Вот ещё женщина. Обычная, ничего особенного. До тех пор, пока она не улыбнулась тебе. А после улыбки теряешь ночной покой.

Первое, что бросилось в глаза – стройность и чувство стиля в одежде.

Второе – манящая улыбка.

Третье – словно замедленные взмахи длинных ресниц вокруг морской синевы.

А услышав голос, я растаял, как забытое эскимо.

Важность первого впечатления сложно отрицать.

Густые, тёмно-русые волосы.

Немного пухлые щёчки, ровный носик.

Амарантовые губы.

Грудь, заманчиво проглядывающая сквозь белоснежную рубашку.

Тонкие руки, с изящными запястьями и длинными, женственными пальцами.

Талия, как у балерины.

И стройные, потрясающе красивые, ноги.

Никогда ранее не встречал столь эффектных женщин, хотя немало повидал их на своём веку.

Как я узнал позже, она практически не пользовалась косметикой и оттого ещё более удивительной была эта дикая природная красота.

От неё пахло земляникой, уж не знаю, парфюмерия ли это такая, но склонен полагать, что то был естественный запах.

Дарвиновский музей. Она стояла около экспозиции со львами.

Я пришёл туда не за влюблённостью.

Не за тем, чтобы думать о той, которая рассматривала львов.

И, несмотря на это, она как-то сразу запала мне в душу.

Интересно, подумал я в тот момент, как её зовут? Оля? Света? Может быть, Юля?

Глупо, да?

Мне тогда было тридцать пять. Устаканившаяся холостяцкая жизнь, без тени доверия к людям вообще, к женщинам, в частности. Последних, как правило, больше интересовали мои деньги и статус, чем я сам, моя помощь и поддержка. Может я и сам был в этом повинен, может и так. Но меня это мало волновало.

Долго решался, стоит ли подходить и знакомиться. Чувствовал, что опасно это для меня, нарушает давно черчёный баланс, может поломать на корню всю мою напускную философию потребителя. Знаете, я избегал тех женщин, которые рождали во мне что-то большее, чем похоть. Обжёгся несколько раз в своё время, выводы сделал. Зачем, как говорится, наступать на одни и те же грабли? А тут вот не удержался. Не смог я мимо пройти. Ну что ж, так тоже бывает.

Маленькая, трогательная и потрясающе красивая, она стояла и смотрела на львов.

Возможно, я просто уже тогда почувствовал, что она необыкновенная женщина. Для меня точно.

Слегка коснулся её, чтобы она обратила на меня внимание. Наградой мне был взгляд испуганной лани.

Улыбкой и тембром голоса дал понять, что не опасен для неё. Она немного смутилась.

Не деланно, не наигранно, а совершенно искренне.

Пригласил в кафе на первом этаже музея.

Мы проговорили несколько часов.

Оказалось, что нам есть о чём говорить.

Стало очевидно также и то, что в моём взгляде она читала мои тайные мысли и желания и то, что ей это было приятно.

С ней было легко, если вы понимаете, о чём я.

В то время я довольно много пропадал в лаборатории, впрочем, последние годы для меня это считалось нормой.

Но каждую свободную минуту я дарил ей. И это было взаимно.

Когда скучать стало невыносимо, и тоска начала влиять на качество работы – я предложил ей переехать ко мне на Вавилова.

Тридцатипятилетний холостяк-биофизик и незамужняя двадцатишестилетняя филолог-переводчик – мы гармонично дополняли друг друга, в том числе и в работе, возможно потому, что я относился к биофизике, как к искусству, а она к литературе, как к науке.

Я любил её целовать.

Для меня это было ново – ранее, с другими женщинами, предпочитал избегать поцелуев.

Вкус губ менялся в зависимости от её настроения. Например, когда сердилась – черешня, реально.

Она была сексуальной. Это не рядовой эпитет из какого-нибудь разговора в духе телевизионной передачи на тему секса, где целый ряд чудаков рассказывает не свои истории, будучи вроде вполне вменяемыми людьми.

Нет, она на самом деле таила сексуальность. Её сложно было не хотеть. Причём, совершенно неважно, чем она занималась и в каком находилась настроении.

Как-то раз она сказала мне, что этимология слова сексуальность, по сути – ярко выраженная половая принадлежность.

В её случае, женственность. Но женственная женщина – это, как говорят сейчас – ни о чём. Тавтология.

Она была интеллектуалкой. Запоем читала Флавия, Кафку, Достоевского. Могла часами рассуждать о поэтах эпохи Возрождения, о значении праздника «Божоле Нуво» для Франции, дискутировать на тему современных композиторов, в сравнении с её любимым Яном Тирсеном, и тому подобное. Было ли мне скучно? Честно, нет. Не скажу, что постоянно увлекался тем, о чём она рассказывала, но порой ловил себя на мысли, что уже с полчаса слушаю, внимая каждому слову. Например, когда рассказывала мне про Марселя Бика, потомка тосканских баронов, служившего в авиации во время Второй Мировой Войны. Про то, как в тысяча девятьсот сорок пятом году он на пару с приятелем купил в парижском пригороде Клиши небольшой сарай с устаревшим оборудованием по производству шариковых ручек. Дело не приносило доход, и тогда Бик решил производить ручки по цене стержня. Четыре года занимался только разработкой, основываясь на не слишком удачном прототипе – конструкции венгров братьев Биро. В то время шариковые ручки стоили в среднем десять долларов и были железными, а Бик предложил качественные пластиковые ручки по цене двадцать девять центов за штуку. А после грандиозного успеха, компания «BIC» под его руководством выпустила в продажу одноразовые газовые зажигалки и бритвенные станки, которые и поныне пользуются огромной популярностью.