Шираб-Сэнгэ Бадлуев - Счастья тебе, Сыдылма!

В аймачном центре стояла старая рассохшаяся Доска почета. На ней «Красная звезда» имела свое постоянное место — внизу, у самой кромки. А потом колхоз полез все выше и выше и добрался чуть ли не до самого верху. Однажды Бальжан Гармаевич получил приглашение на большое собрание передовиков в городе. Надо ехать, а у него и приличной одежды-то нет: галифе диагоналевое, пропитанный потом китель да фуражка цвета хаки. Колхозники втайне сложились и купили в сельпо залежавшийся, но довольно приличный костюм. Еле уговорили принять подарок. Все больше на честь колхоза напирали.

Конечно, дорога вверх не гладкой была, не раз и перевалы встречались. И все же с трудом, но лезли в гору, как капитально отремонтированная машина. А такой машиной, состоящей из бесчисленных деталей, не так уж легко управлять. Порою даже умные, образованные люди не справляются, особенно на крутых поворотах и подъемах. А Бальжан Гармаевич уверенно сидел за рулем, и весь механизм, соединенный видимыми и невидимыми нитями человеческих дум, желаний и возможностей, работал слаженно и споро даже на самых ухабистых участках.

Когда подъезжаешь теперь к колхозу, то еще издали, с сопки Залатуй, видишь усадьбу колхоза и невольно любуешься. Среди новых домов, правда, сереют еще сиротами старые избушки, но их мало. На главной улице асфальт, Дом культуры стоит, сквер разбили. А подальше шлакоблочные и кирпичные мастерские, гараж, колхозная электростанция… «У кого нет мотоцикла — не человек, у кого нет радиолы — не семья», — говорят тамошние колхозники.

До всего доходили сильные руки председателя. Но порою и он чувствовал усталость. Трудно, очень трудно вовремя услышать и разгадать еле уловимые ноты жизни большого коллектива. Уловить каждый звук, различить, кто фальшивит, вовремя усилить или ослабить звучание — таким большим оркестром не просто дирижировать. Иногда даже голова кругом идет, и руки опускаются.

Долго еще звучал в ушах Дамдина и Сыдылмы стук председательских пальцев. Странно как-то звучал, решительно, многообещающе и таинственно. И звуки эти то сливались в стройную мелодию, то замирали, уходили в степную даль, но потом возвращались и звенели удивительно задушевной, ласковой музыкой.

Она пришла в чужой дом, как на обычную работу, скажем, на очистку зерна. Уверенно перешагнула высокий порог, истопила печь, накормила детей, подоила корову. Дамдин, уже с плотницким инструментом в руках, наказывал малышам:

— Сегодня с вами будет тетя Сыдылма. Не шалите, слушайте ее. Я вернусь к вечеру.

Детишки, игравшие на широкой кровати, закричали:

— Конфет в бумажках принесешь?

— А мне «москвича» заводного!

— Куклу, куклу!

Провожали отца, и глаза их светились любовью.

Едва закрылась дверь, они стали прыгать на кровати, качаться, играли в прятки, залезая под одеяло, пугали друг друга. Кричали на весь дом по одному и хором, кричали во всю силу своих детских глоток.

Сыдылма молчала. Если бы ей дали косу или лопату, она бы знала, что и как делать, а теперь растерялась, да и не было никакого желания успокаивать их.

А потом было еще хуже. Она сидела на кухоньке, через открытую дверь смотрела на шаливших ребятишек. Добаловались! Малышка упала с кровати и ударилась головой. Сыдылма кинулась к ней, подхватила на руки. Но, оказавшись в клещах сильных, мускулистых рук, девочка расплакалась. Глянет в лицо Сыдылмы и заревет еще сильнее и ножками отбивается. Сыдылма носила ее по комнате, качала, дула на синяк на лбу — девочка плакала все громче.

«Никакая сила ее не успокоит, — с отчаянием думала Сыдылма. — Наверно, помнит, как мамочка ее утешала. Или меня боится?»

Положила девочку на кровать, сразу малыши полезли к ней, пугливо поглядывая на тетку, — словно она чудовище какое. А девочка перестала плакать и через минуту весело играла с братишками.

Сыдылме стало больно: в груди что-то клокотало, колючий комок подкатил к горлу, хотелось заплакать, излить свою обиду.

«Не было у меня детей. Таких, как я, наверно, не любят маленькие. Может, они чувствуют, что чужая я, непривычная к детям, грубая? Большенькие — те вообще смотрят как на ведьму. Или думают, что я маму ихнюю увезла куда-нибудь, а сама пришла жить вместо нее? Почему они не едят? Потому что я варила? Или не вкусно? Я же готовила для бригады — все были довольны. Нет, буду просить другую работу. Только не даст Бальжан Гармаевич. Он такой: сказал — значит, намертво. Что делать, что делать?»

Вечером, едва Дамдин показался на пороге, она быстро собралась и ушла. Дома рассказала, как провела день, пожаловалась. Зять молчал. Хотел что-то сказать, да передумал. Зато сестра бросила в лицо резко и безжалостно:

— Детей растить — не легче, чем землю копать. Не можешь потерпеть? Тебе только месяц какой-то. Наши родители в трудные годы растили нас, сами не всегда досыта ели. А ты жалуешься!

На следующий день было еще тяжелее, совсем невмоготу. Утром пришла, чашку чая, поданную Дамдином, выпила как чужая, как гостья.

— Будь как дома, прошу тебя, — умоляюще сказал хозяин. — Одежонка у нас поизносилась. Будь добра, приведи в порядок, — и подал ей связку ключей.

Ушел на работу, а она так и стояла в оцепенении с ключами в руках. «Что делать? Убирать? Стирать или проветривать?» Заметалась в тесной кухоньке. С чего начать?

Открыла дверцу самодельного буфета: мука в мешочке — половина рассыпана, на ней следы детских ручонок. Маленький валенок тут же, к нему вилка привязана сыромятным ремешком. Две куклы без рук, без ног. Корки хлеба, разбитый карманный фонарик. На верхней полке — немытая посуда с засохшей пищей. На самом краю четыре кружки — чистые. Сыдылма подошла к умывальнику: под ним сырость проступила зеленой плесенью. «Да; работа… Из всех работ работа…» Взяла веник, подмела комнаты сначала, вынесла ведро мусора… Шифоньерик… Не думая, что делает, вывела пальцем на пыльном зеркале цифру 27. Вот сколько мучительных дней ожидало ее!

Долго возилась с вещами — давно не прикасались к ним женские руки. Вымыла полы.

Наступили сумерки. Увидела в окно Дамдина, быстро налила теплой воды в умывальник и вышла на улицу. Устало поднялся на крыльцо хозяин, спросил:

— Как денек прошел?

— Вроде неплохо. Хорошо.

Сыдылма направилась домой. Никогда еще так не уставала, даже в годы войны, когда целый день, бывало, поднимала на трехрогих вилах копны на высокий зарод или с тремя подругами зерно грузила на телеги и сгружала потом на складах «Заготзерно».

Шла домой тяжело, словно в чугунных унтах. «Да, впервые вижу семью без матери, без хозяйки. Как он сам-то терпит? Рук, конечно, не хватает ему все домашние дела переделать. Как будут жить дальше?» От этих дум сбилась с размеренного шага, словно споткнулась, земля, казалось, волнами под ногами ходит. «Или от усталости это?»