Шираб-Сэнгэ Бадлуев - Счастья тебе, Сыдылма!

А тут и Борис вернулся, дернул дверь — заперта. Удивился даже — у бурят двери никогда не запираются. Жибзыма кряхтя поднялась, открыла. Борис вошел, сразу увидел притихшего малыша:

— Ну, зачем это, зачем оставила? Ведь потом не отвяжешься, семью нашу совсем разобьешь. Сейчас люди вступились, Балму уговаривают, может, и вернется она. А тут этот… Что я ей скажу?

Он сел у очага, брезгливо посмотрел на сына, ковырявшего в носу.

— Вот что: вечером сегодня же отвезу его обратно. Иначе нельзя. Нечего ему тут делать!

Мать с яростью подступила к нему. До сих пор никогда не повышала голоса на сына, но на этот раз не выдержала, закричала, сжимая сухонькие кулачки. И слезы брызнули из глаз:

— Вот ты какой! Грязная душонка! Недаром, недаром Балма от тебя сбежала! Так всю жизнь и будешь на чужом горе ехать?! На горе Ханды, матери своей, жены?! Ничего, ничего! Это бог тебя наказывает за злобу твою, за бездушие! Матери своей не жалеешь, мне уж жить-то осталось не больше, чем беззубой корове! Для тебя ничего святого нет, ни памяти отца, ни деда, ни рода своего! Для чего ты живешь на земле? Где твой сын, продолжатель родовой фамилии? Что ты оставишь на земле после своей смерти, что? Если ты не совсем дурак, пойми: это же отец твой вернулся на землю! Не просто мальчик, а отец, только в облике ребенка! И как у тебя язык поворачивается: «отвезу его обратно», «нечего тут делать»? Я умру, ты умрешь — а он останется. Он нашу фамилию продолжит, он род Дугаровых в века передаст!

Неожиданная ярость матери подействовала на Бориса убийственно. Он сидел, опустив голову: «Мать родная — и та против меня. Ей этот сопляк дороже меня. Что же это творится в Белой степи? Раньше всем нужен был, теперь для всех несчастье и обуза. Хоть живьем в петлю полезай!» Он молча встал, вышел из юрты и с трудом взгромоздился на коня…

Это был второй удар для Бориса и не менее сокрушительный, чем уход жены. Вот уж никак не ждал, в кошмарном сне такое не увидишь. Потому-то сообщение матери — вечером, перед сном, — что она отдала в подарок Ханде лучший отрез на костюм, да еще не купленный самим, а премию колхоза, не произвело на Бориса никакого впечатления. Правда, он вздохнул тяжело, но не промолвил ни слова, и не понятно было по отрезу ли он вздохнул или проси так, от всех бед, обрушившихся на его голову. В душе его все больше и больше нарастал страх и перед матерью, и перед женой с дочерью, и перед председателем колхоза. Даже если спокойный и добрый парторг приехал бы, и то Борис ужаснулся бы. И еще: он начинал то-то понимать, понимать, чего он на самом деле стоит, чего стоит и эта премия от колхоза за ударную работу — работал-то не он, Балма работала, а он только премии получал да в президиумах сидел. И он уже казался себе маленьким и ничтожным, а они громадными и всесильными: это они его вознесли сначала, и семейного владыку из него сделали, и передового чабана, но они же и низвергли его, обнажили в нем негодяя, под насмешки и осуждения подставили. Ой, да они еще не то с ним сотворить могут, а что сделаешь? После гневной вспышки матери он понял, что и последнего своего защитника потерял. Она все теперь сделать может: возьмет да и переберется к Балме и Розе; а то еще хуже — к Ханде, от нее всего ждать можно. А вдруг Балма уступит уговорам старухи и примет ее вместе с мальчиком — вот позору-то будет: родной отец отказался, а оскорбленная им женщина усыновила чужого ребенка! Не то страшно, что он один в степи останется, а то, что в жизни один. Если родная мать еще уйдет, что тогда будет, как он людям на глаза покажется?

Следующий день был теплый, солнечный, самый рабочий день. И Борис трудился за двоих, носа в юрту не показывал и днем пас овец и на ночь с ними остался.

А Жибзыма опять с малышом возилась, хотя он выматывал из нее все силы. Двери она по-прежнему держала на привязи, но все равно к полудню так уходилась, что едва добралась до кровати. Правда, и малыш угомонился, быстро заснул после сытного обеда, а Жибзыма только чуть вздремнула, а потом спохватилась, и беспокойные мысли прогнали сон. Думала она о том, что силы ее уже на исходе, что сама она с малышом не справится, даже недели не выдержит. Думала о Балме, о ее проворных руках — насколько с нею было бы легче. И еще вспомнила, что говорил старик Жаб — умный старик, прозорливый старик, он даже по-монгольски читать умел, хоть ни в каком дацане не учился. Он наизусть знал проповеди народного мудреца Молона и говорил, что написано в этих проповедях, будто придет время, когда женщины станут главными в семье, все дела в их руки перейдут, все важные решения они сами принимать будут. Неужели случится такое? Русский гараб Толостой [53] Граф Л.Н. Толстой — проповеди Л.Н. Толстого были переведены на монгольский язык еще в 90-е годы прошлого века. тоже призывал уважать женщин, говорил старик Жаб. Это совсем не то, что сказано в учении самого Будды, да откуда мне знать все, чему учил Будда. Брат-ламбагай [54] Ламбагай — уважительное от лама. говорил, что у Будды сотни боти [55] Боти — том. поучений, уж в каком-нибудь одном, самом неизвестном боти непременно написано про это время — время всевластия женщины. «Ом-маани-пад-мэй-хум… Вот и в нашем колхозе не сыщешь уже мужчины, что поступал бы по своему разумению, только и слышишь: «Надо бы с женою посоветоваться, что она скажет». А все с комсомольцев началось. Нет, с большевиков, это они первые подняли шум: «Женщины равноправны, как и мужчины!» А потом большевики исчезли куда-то, одни коммунисты да комсомольцы остались. И куда ж это большевики подевались? Прогнали белых да уехали, наверно, куда-то? Ну, да ладно. Коммунисты ничуть не хуже, вон как колхоз подняли, все время в передовых ходим. И жизнь совсем хорошая пошла, и приемники завели, и трещоток этих — мотоциклетов — накупили. Да, видно-, все предсказания легенд сбылись, потому коммунисты и требуют, чтобы женщины все дела семейные решали, пришло то время. Вот ведь и наша семья теперь от женщины зависит. Что Борис теперь может? Жену вернуть не может, дочери приказать не может. Против меня, старухи, и то слова не скажет. Видно, придется ему подсказать, чтобы покорился новому времени, просил бы прощения у жены, работал бы да помалкивал, да весь заработок — копейка в копейку — жене сдавал. Бедный сынок мой, бедный, бедный. Тяжелая доля ждет тебя — что подаст жена, то и есть будешь, что бросит под ноги, то и наденешь. А что делать — пришло предсказанное всемогущим Буддой время».

Долго еще путалась старушка в своих мыслях, пыталась разобраться, объяснить себе события последних дней. Но одно поняла она до конца: без Балмы не обойтись, не вырастить малыша, наследника рода Дугаровых, не выполнить клятвы, что дала она на могиле любимого мужа.