Крис Краус - I love Dick

Сегодня в Оклахоме все казалось таким мрачным, что я перестала следить за временем в пути. Мне нужно было привыкнуть к северо-восточному пейзажу. К двум часам дня зелень стала приятной глазу, я съехала с региональной трассы в Озарке и прогулялась в парке на берегу реки. Золотисто-зеленый и синий. В машине я стала размышлять: как только я признаю провал «Тяжести и благодати», станет неважно, чем я буду заниматься, – смирившись с полной безвестностью, почему бы не заняться тем, чем хочешь. Парк напомнил мне о фильмах Кена Кобленда… тот кусок видео, который артисты «Вустер Груп» использовали в постановке «ЛСД»… камера блуждает по лесу, конец зимы, окоченевшее синее небо, островки снега на неровной земле… похоже на томление, появляющееся, когда вот-вот кончишь. Кен и правда гений. Его работы – чистая интенциональность, все непринужденно и заряжено. Это у него я научилась снимать.

И вот теперь женственное путешествие закончилось. Все стало другим после моего возвращения на Северо-Восток. Я вернулась к привычному камуфляжу. По радио играет хорошая песня в стиле кантри-вестерн: « Люблю, когда мои женщины немного развязны ».

Раз уж выдалась такая бесплодная на письма ночь, Дик, возможно я перепишу сюда пару заметок, которые сделала в машине:

«12:30, центральное время, суббота, сейчас в Техасе. Все выглядит в точности как Нью-Мексико. Думаю о видео Дика: сентиментальность, ковбойские закидоны в стиле Сэма Шепарда – это код. Видео было показано в ответ на мою критику сентиментальности Сильвера, с которой он работает над художественными текстами. Я сказала: нужно делать то, в чем ты умнее других, то есть то, что делает тебя максимально живым. После этого Дик достал кассету – как манифест или в защиту проявления чувств».

Позже тем же днем:

«Сейчас я в Шамроке – великая пустота. Это похоже на передышку или конечную остановку. Все забываю сказать, Д., – менора у тебя на холодильнике нас впечатлила».

На следующее утро:

«Наверное, Северо-Восток нагрянул ночью. Когда я выехала из мотеля этим утром, я была больше не Западом, а Востоком – в Шони, в Оклахоме; реки и озера, холмы и рощицы с тощими деревьями. Таким все и будет, пока я не доберусь до Нью-Йорка, – пейзаж, переполненный тоскливыми воспоминаниями из детства, которые мне ни к чему. От этих выцветших холмов и дрожащих деревьев в горле встает ком, как в рассказе Джейн Боулз “По дороге в Массачусетс”. Эмоции подавляют пейзаж, настолько он не выдающийся. Он извлекает из меня слабые фуги чувств, к которым я не готова. Пустыня передает тебе свои эмоции, а этот пейзаж пробуждает твои собственные, слишком личные. Эти чувства живут с изнаночной стороны. The West is Best , ведь так? Меня подташнивает и клонит в сон, а кофеварка зарыта на дне багажника под умывальным столиком, который я купила в Шамроке. Но все изменится. Я скучаю по тебе».

С любовью, Крис Злая ведьма Востока

Крис добралась до Теннесси и до восточного часового пояса двадцатого декабря. Ей надо было отдохнуть от дороги, и она провела две ночи в Севьервилле. Она гуляла в зарослях дикой кальмии в национальном парке и купила антикварную кровать за пятьдесят долларов. Утром двадцать второго она дозвонилась Сильверу в Париж. Безмятежная и умиротворенная, она расписывала, как вместе они приедут в Севьервилл во время отпуска, но Сильвер не проникся этой идеей. «Мы никогда не делаем ничего веселого вместе», – вздохнула она в трубку. Сильвер угрюмо ответил: «Ах. Веселье. Так вот чем мы должны заниматься?»

Крис написала Дику два письма из Севьервилля.

«Дорогой Дик, – писала она, – наверное, в какой-то степени я тебя убила. Ты стал Дорогим Дневником…»

Она начала кое-что осознавать, но в тот момент решила не придавать этому значения.

Фраквилл, Пенсильвания

22 декабря 1994 года

Пол-одиннадцатого вечера

Мотель «Сентрал»

Дорогой Дик,

весь день до самого вечера я чувствовала себя одинокой, тревожной, испуганной. Сегодня вечером луны совсем не было видно до примерно половины девятого, и вот, когда я ехала на север по Восемьдесят первой трассе, она ВДРУГ ПОЯВИЛАСЬ, такая насыщенная и огромная, будто только взошла, почти полная и красновато-оранжевая, как кровавый апельсин. Зловеще. Мне интересно, испытываешь ли ты то же, что и я, – эту невероятную потребность БЫТЬ УСЛЫШАННЫМ. С кем ты разговариваешь?

Сегодня в пути я думала немного о том, как можно создавать мощные драматические сцены из дневниковых материалов, из vérité . Вспоминаю видео Кена Кобленда «Пейзаж/Желание» – эти мотели, все сглажено до такой степени, что даже не ждешь сюжета, а просто следишь за видеорядом. Но смысл все-таки должен быть – в этом дерганом пейзаже с постиранным бельем, развевающимся на ветру, в этой плитке в гостиничном туалете должен быть смысл. Может, это все последствия чего-то? Но последствия редко ощущаются так. Ты никогда не чувствуешь «последствий», поскольку сразу же начинается что-то другое.

Предпринимать что-то – значит прикидываться дураком. Я и правда выставила себя дурой, отправив тебе факс и все прочее. Ну что же. Мне очень жаль, что нам так и не удалось пообщаться, Дик. Подаю знаки со своего костра. Не машущая, но тонущая –

Крис

Двадцать третье декабря было самым светлым, ясным зимним днем в пути через Поконос на север штата Нью-Йорк. Темно-красные амбары контрастировали со снегом, зимние птицы, Куперстаун и Бингемтон, дома в колониальном стиле с верандами, дети с санками. Ее душа пела. Это была картинка американского детства, не ее, конечно, но того детства, которое она ребенком видела по телевизору.

В четырех тысячах миль от нее, на Рю-де-Тревиз, Сильвер Лотренже и его мать погружены в воспоминания о холокосте. В крошечной гостиной она кормит его фаршированной рыбой, кашей, пассерованными овощами и ругелахом. Есть что-то комичное в том, как за пятидесятишестилетним мужчиной ухаживает, словно за ребенком, его восьмидесятипятилетняя мать, но Сильверу так не кажется. Он начал записывать их разговоры, поскольку детали войны остаются такими смутными. Облава «Вель д’Ив», последовавшая за немецкой оккупацией, побег, фальшивые документы, письма польским родственникам, вернувшиеся обратно со штампом Déportée .

« Déportée, déportée », – произносит она нараспев, в голосе – сталь; ярость – это то, что дает ей силы жить дальше. Сильвер не чувствует ничего. Присутствовал ли он там вообще? Он был всего лишь ребенком. И тем не менее каждый раз, когда он думает о Войне, к горлу подступают слезы.

Сейчас ему пятьдесят шесть, скоро менять тазобедренный сустав на новый. Ему исполнится шестьдесят три еще до следующего творческого отпуска. Молодые парижане на улицах принадлежат к светлому непостижимому миру.