Валентин Крючков - На крутом переломе

Напрягаясь, завод набирал скорость, на ходу перестраивал производство и отношения, обретал силу.

Много дней, волнуясь, Кудрин ожидал, когда Никаноров придет в цех, давал всем раскрутку, чтоб поддерживали должный порядок. А Никаноров все не шел, будто позабыл дорогу. Собственно, зачем ему приходить, если обстановку знает — я же не раз на совещаниях докладывал, вводил его в курс дела. Да и на оперативках он всегда немало времени отводит работе цеха. В принципе, какое мне дело, придет Никаноров или не придет. Надо работать, как работал, и весь разговор. Потеряв терпение, Кудрин перестал ожидать директора. Обычно он с утра крутился возле центрального входа, неподалеку от весовщицы. А теперь, как и прежде, шел в свой кабинет, приглашал начальника ПРБ, брал у него данные и ходил по участкам, накачивая руководителей за непропадающий дефицит. И вот однажды, уже после восьми, когда все и вся должно было работать, а не работало, появился Никаноров. Обошел весь цех, поговорил с мастерами, рабочими, а потом увидел Кудрина, спешившего к нему со всех ног. «Сейчас он мне врежет, — подумал Кудрин, — да если при всех — вот стыдоба будет!» Однако для разговора Никаноров неторопливо поднялся в кабинет начальника цеха, который находился чуть не под самой крышей.

— Собирать ИТР не будем, — начал директор. — Я скажу вам, Роман Андреевич, честно и откровенно: в цехе хозяина не чувствуется. Увиденное меня поразило. На складе готовой продукции — ногу сломаешь. Термичка — сущий ад. Почему вентиляция не работает? Не знаете? Тем хуже. Пресса через один работают. Второй участок — одно масло. Пройти нельзя. В раздевалке, под скамейкой, пьяный грузчик спит. Никакой дисциплины. И ко всему, что неудивительно, сорвали поставку запорожскому заводу. На первый раз выговор вам. Об этом на оперативке скажу. Если еще такое повторится — пеняйте на себя.

И ушел.

«Уж лучше бы, как батя, при всех матюкнул разок-другой, и было бы легче. Да, сладкой теперь моя жизнь не будет. Хотя Каранатов в обиду не даст. Но ведь и он, пусть и второй секретарь райкома, а все время сдерживать Никанорова не сможет? Неудобно. Все знают про нашу с ним дружбу. Да, ситуация. Ну, сухарь, чиновник, погоди, когда-нибудь и на моей улице будет праздник».

Если бы Кудрина спросили: «Почему вы не любите Никанорова?» — сразу ответить Роман Андреевич затруднился бы. Что значит «не люблю»? Дело тут не в любви. Наверное, все в неприязни друг к другу. С чего и когда это началось. Сколько угодно думай, гадай — не отгадаешь. Неприязнь к Никанорову началась у Кудрина с любимой своей дочери — с Любы. Кудрин гордился, что гены отца и ей передались — она прекрасно пела, аккомпанировала на гитаре. Отбивала чечетку не хуже братьев Гусаковых. И уже в школе ярко показала себя и не скрывала своей мечты стать актрисой. В театральное поступила легко. Вскоре и там стала звездой своего курса.

Кудрин вспомнил, как в начале второго года обучения в театральном Люба все уши прожужжала про необыкновенного ассистента режиссера. Арнольдом его звали. «Он лучше режиссера все понимает, — нахваливала дочь. — Какая эрудиция! Как чувствует душу. Сколько в нем обаяния, интеллигентности! С таким и жизнь свою связать не стыдно».

«Ишь ты, куда хватила! Поверь, мать, — говорил он тогда жене — эти дифирамбы добром не кончатся. Может, приструнить ее?» — «Да что ты, Рома? Она уже не маленькая. Вдруг у нее все по-настоящему. Ведь вся светится, как на крыльях порхает. Он и роль ей в театре выбивает».

«Больно уж неказист, — сокрушался Кудрин. — Кожа да кости. Одни глаза и запоминаются». «Пусть неказист, — успокаивала жена, — зато талантом не обделен. Может, будущая знаменитость?» «Ему до знаменитости — как мне до академика», — парировал Кудрин. И однажды, в пику жене, он все-таки попытался приостановить хвалебную речь дочери об одаренном ассистенте режиссера.

— А по-моему, он бабник хороший.

— Папа, не оскорбляй. Не знаешь человека — и такое.

— Сама же говорила, что со второй развелся.

— Они обе были не его круга.

— Люди — в круге они или вне его — всегда люди. Разграничивать — значит умалять. У нас это в моде.

— У них не было общности.

— А ты откуда знаешь? С его слов? Думаешь, у тебя будет?

— Пока мы понимаем друг друга. Даже с полуслова.

— Вот именно, пока! А чтоб человека узнать — надо с ним пуд соли съесть. «Пока»! Может, не стоит он того, чтоб начинать с ним.

— Что ты, папа? Он же такой необыкновенный! Пусть у него нет фактуры. Зато какая душа! Как он видит сцену, людей!

— Душа у него, видимо, широкая, всем в ней место есть.

— Ну зачем так, папа! Я же имею на него самые серьезные виды.

— Только попробуй! — Кудрин на миг представил кожу да длинные волосы ассистента и в упорстве бросил: — Был бы мужик стоящий.

— А мне мужик и не нужен. Мне человек нужен. И никто другой, как Арнольд. Он поможет мне выработать манеру держаться на сцене. Свою манеру. Это для меня — главное. — Люба не винила отца за резкость. Ведь он не знал, как она любит Арнольда, как она счастлива, когда бывает с ним.

— Как бы эта манера, — не отступал Кудрин, — тебе боком не вышла.

— Не волнуйся, папа, он не такой.

— И все же с выбором не торопись. Не свет клином сошелся на твоем асреже. У нас в цехе Зарубин чего стоит. Хватка железная. Молодой инженер. Кандидатскую заканчивает. Вот против такого язык не повернется возражать. Хочешь, познакомлю?

— Спасибо, папа. Замуж я пока не тороплюсь. Даже за Арнольда.

Вспомнив это разговор, Кудрин заволновался. А вдруг? В жизни чего не бывает. Молодежь нынче слишком самостоятельна. Раз — и в ЗАГС сбегают. Легко и быстро, как в кино. Конечно, не хотелось бы, чтобы на такое Люба решилась. А все произошло, когда он и жена без путевки уехали в отпуск. На берегу моря, где-то неподалеку от Фороса, сняли квартиру. И жена, любившая поесть и выпить иногда больше меры, решила избавиться от лишнего веса: целыми днями и вечерами она пропадала на море, без воды и пищи. Благо, нашлась и компаньонша — соседская дочь, приехавшая из Сибири, где работала по распределению уже десятый год. Она с жадностью набросилась на море и солнце, уверенная, что ей, коренной жительнице этих мест, не грозит никакой перегрев. Этой же необоснованной уверенностью заразилась и жена Кудрина. На третий день, забыв об осторожности, Ирина так сильно обгорела, что ей сделалось плохо: поднялась температура, около сорока, все тело покрылось мелкими пузырьками. И тогда, уже под вечер, видя, что принимаемые меры желаемого результата не приносят, вызвали врача.

Через неделю Ирину подняли на ноги. Но резюме врача было категоричным: возвращаться домой как можно быстрее — жара организму противопоказана.