Валентин Крючков - На крутом переломе

Еще несколько дней пожили и стали готовиться к отъезду. Теперь уже и Кудрину не хотелось уезжать из этого райского местечка — он так сдружился с механиком парохода, что ему казалось, они знают друг друга многие годы. Купанье, шашлыки, совместные экскурсии по краю, по его историческим местам, вплоть до Ялты и Ливадии с ее Воронцовским дворцом, где проходила историческая встреча глав правительств антигитлеровской коалиции, делали отдых интересным. Механик много плавал, много знал, но был не назойлив и всегда умело поддерживал любой разговор, который заводил Кудрин. Особенно его подкупила общительность Романа Андреевича, его блестящее умение играть на гитаре и петь. Механик готов был слушать до бесконечности, и в эти минуты буквально боготворил своего нового друга.

Он делал все, чтобы их совместный отпуск проходил интересно. Это ему удалось — две с небольшим недели пролетели единым мигом. И вот настало время улетать.

По расписанию самолет должен прибыть около восьми вечера. Но неожиданно случилась какая-то задержка и в родной город прилетели после программы «Время» почти на два часа позже. Пока получили багаж, дождались очереди на такси, времени прошло еще не менее, и они с женой, стонущей и охающей от усталости, вернулись домой глубокой ночью.

Когда стали подниматься на свой этаж, жена, забыв об усталости, довольная, что наконец-то вернулась в родное гнездо, заворковала:

— Люба, поди, и не ждет нас.

— Конечно, знает, что прошло всего пол-отпуска, — согласился Кудрин. И про себя подумал: «Дома ли Люба-то? Ведь могла куда-то и упорхнуть. На дачу, например. Сколько раз с подругами там ночевала. Летом и зимой. Особенно летом, когда можно было купаться в речке, протекавшей в полкилометре от дачного массива». И вслух сказал: — Должна быть дома. Погода сегодня дождливая. Пакостная.

Кудрин вынул ключи и стал открывать. Но дверь оказалась на задвижке, которую он сделал лично: длиной около полуметра и толщиной не менее тридцати миллиметров. Так что, ломись сколько угодно — она не согнется. «Сделал! — ругался мысленно он. — На свою шею. Теперь надо звонить. Значит, всех разбудим».

Звонили долго. Но за дверью — ни звука. Попробовали от соседей по телефону — но Люба не выходила.

— Дома ли она? Если дома — не случилось ли с ней чего-нибудь?! Что делать? Уже и без того взбулгачили всю площадку. Сами не спим — ладно, соседям мешаем, — беспокоился Кудрин.

— Надо войти через балкон! — неожиданно предложила жена. — Ну, что задумался? Пошли. Нечего столбом стоять.

Они поднялись на этаж выше, остановились возле обитой дерматином двери живших над ними, и Кудрин робко позвонил. Прислушался в напряженном ожидании, но на его звонок долго никто не выходил. «Может, у них никого нет?» — подумал Кудрин. И продолжал терпеливо ждать. Наконец, послышались осторожные шаги, потом они стихли — видимо, кто-то рассматривал их в глазок, и вскоре заспанный мужской голос спросил недовольно:

— Кто?

Конечно, подумал Кудрин, доведись до любого, если поднимут с постели среди ночи — приятного мало. И толкнул жену в локоть.

— Мы, Кудрины это. Живем под вами. У нас большая просьба к вам. — Она объяснила ее причину. — Очень вас просим: разрешите! А то мы волнуемся и не знаем, что делать: то ли милицию вызывать, то ли дверь ломать?

…С трудом нашли бельевую веревку. Для надежности сложили ее вдвое, примерили: длина оказалась подходящей, даже с запасом. Потом обвязали Кудрина и попробовали на прочность — выдержала, не порвалась нигде.

— Купили недавно, — поделился хозяин, довольный, что и он чем-то помогает людям. Он уже не был сердитым, как в первое время, когда открывал дверь.

Привязали для подстраховки веревку за штыри, на которых держатся батареи и, выждав, когда под тяжестью Кудрина веревка натянулась, стали осторожно стравливать ее до тех пор, пока он не стал твердо на свой балкон.

«Хорошо еще, что живем на третьем. Не так страшно, если загремишь», — обтирая с лица испарину, подумал Кудрин. Он быстро освободился от веревки, посигналил, чтоб ее взяли, а сам осторожно прошел в зал, потом в комнату Любы. Сейчас, думал он, все станет ясно. И когда включил свет — с ним едва не стало плохо: Люба и Арнольд, обнявшись, спали голыми. В комнате и на столе виднелись следы, по всему видать, не кратковременного пиршества: несколько приборов, пустые бутылки с нерусскими этикетками, недоеденная, уже заветрившаяся закуска. Возле кровати, у изголовья, валялась гитара.

«Ну, погодите, любители музыки! Я вам устрою концерт! Однако, — задумался Кудрин, — шума, пожалуй, поднимать не следует. Тогда что же? Что? Запру их, а утром поговорим. На самом высоком уровне.

Когда жена с нетерпеливым вопросом «Ну что там?» вошла в прихожую, тихо ей на ухо сказал:

— Люба спит. Дверь заперта. Пора и нам спать, вот лишь чайку стакан, пожалуй, выпью.

Спал Кудрин плохо. Всю оставшуюся ночь его мучили кошмары. Особенно страшное приснилось перед утром: будто краном подняли его на большой трамплин, что в центре города, привязали к ногам детские лыжи и толкнули с этой махины — от страха Роман Андреевич заорал и сразу проснулся. Ну и ну, подумал он. И почувствовал, что весь в поту. Полежал немного, прислушался, а потом встал. Оказывается, он первый. Не спеша умылся, а потом основательно, как на работу, стал собираться. Он и в самом деле подумывал сходить в цех, узнать, какая там обстановка, что нового, с программой как? Однако, поразмыслив, решил, что в цех заглянет после разговора с дочерью.

Посмотрев на часы, тихо, почти бесшумно, прошел в спальню, разбудил жену:

— Собирайся, дело есть.

— Ты чего сам не спишь и людям не даешь. Не на работу ли? — ворчала жена.

— Сейчас увидишь явление Христа народу.

— Что, что я увижу? — переспросила жена, не расслышав. Уже волнуясь, с трудом накинула халат.

— Может, и не успеешь.

И в это время послышался стук из комнаты дочери и ее негодующий голос:

— Откройте! Откройте же, наконец!

— Пойдем, мать. Начинается. И не что-нибудь, а первое представление любимой дочери.

Кудрин открыл дверь — и жена едва на ногах устояла: Люба, ее дочь, вроде и не Люба — непричесанная, с отекшим после выпивки лицом, в коротеньком халатике, едва прикрывшим ее прелести — поразила мать. А на кровати, не понимая в чем дело, со страшного перепоя и недосыпа сидел и хлопал ничего не понимающими глазками Арнольд, грива спутавшихся волос которого касалась его худых лопаток.