Валентин Крючков - На крутом переломе

Вечером в тот же день, после того как закончилась оперативка, каждый из тройки «ФКС» поочередно звонил Никанорову, принося свои глубокие извинения, а в душе сохраняя надежды использовать любой промах директора, чтобы отплатить ему за тот позор, который им пришлось пережить.

Никаноров понимал, что из этой троицы наибольшую опасность для завода представляет Фанфаронов. Однако начать он решил с Кудрина, как основного в прошлом закоперщика всевозможных их с Ястребовым рыбалок и пикников.

Кудрин работал давно. Начальник свой, доморощенный: после окончания заводского техникума его назначили мастером на ведущий участок, где аккуратно и старательно осваивал он азы производства, да к тому же был человеком общительным — хорошо играл на гитаре и пел, — и его заметили: подняли на ступеньку выше — начальником участка, где он прошел школу под руководством Ястребова; а когда Ястребова выбрали секретарем парткома, не без его помощи стал заместителем начальника цеха. Затем после ухода на пенсию начальника цеха Ястребов, уже директор завода, не обращая внимания на то, что образование у Кудрина среднее специальное, не упустил возможности поднять своего друга в табели о рангах еще на ступеньку выше. К этому времени дружба их достигла зенита: они побывали на многих акваториях области, где варили уху, слушали песни и байки Кудрина, на которые у него определенно был талант и притом незаурядный. Именно в этот период он и познакомил Ястребова с Эммой Васильевной Лужбиной, «самой знойной женщиной Нечерноземья», так рекомендовал ему Кудрин эту женщину. Кудрин, как начальник, среди других ничем особым не отличался. На работе, создавая видимость активности, он суетился, пошумливал, а в целом прилагал ровно столько усилий, чтобы придать движение уже отлаженной до него машине. «Главное, — любил говорить он, — чтобы в рапорте было меньше красного цвета — значит „дефицита“». И всю организаторскую работу чаще сводил к тому, чтобы как можно быстрее покончить с дефицитом. Если он обнаруживался, например, по кольцу, разных видов которого для промышленности, особенно для автомобильной делали немало, то он приходил на участок, брал с собой мастера, начальника смены, водил их по рабочим местам, и, если людей не хватало, ставил мастера на станок, а обязанности его перекладывал на начальника смены. Организацию производства вел непосредственно сам, вплоть до определения задач транспортному рабочему. Совсем другое дело в обеспечении бесперебойной работы оборудования: здесь он полностью доверял своему заму, а также энергетику и механику, умел спросить с них. Сам же, за всю бытность на главном посту в цехе, не подал ни одного рационализаторского предложения. Его привыкли больше видеть с рапортичкой. В инженерном отношении для начальника цеха знаний его, считал Никаноров, было недостаточно, а учиться дальше — в прежние годы человек не пожелал, — теперь было поздно. «Да и зачем, считал Кудрин, если мой производственный стаж, исчисляемый не одним десятком лет — школа не менее важная и на мой век вполне хватит. А учиться? Пусть молодежь учится! — отвечал он Никанорову еще в бытность его главным инженером. — Ей нужны знания, чтоб расти дальше. Министром мне все равно не быть, а для начальника цеха, думаю, хватит и того, что имею». «Нет, — рассуждал Никаноров, — ваших знаний, Роман Андреевич, сейчас уже недостаточно. Отстаете от времени. И со строительством не ладится. И вообще цех работает рывками: месяц выполнит план, потом — завалит. И так чередуется».

— В чем дело, Роман Андреевич? Объясните мне толком, если можете? — спрашивал его Никаноров, будучи уже в новом амплуа.

Кудрин мялся, потел, но четкого ответа не давал, называл лишь в числе основных причин ведущуюся отделку пристроя, с вводом которого предусматривалась существенная разгрузка производственных площадей. На это строительство, безусловно, отвлекались силы. Однако главная причина заключалась в другом: во всем этом техническом переустройстве Кудрин как-то затерялся, словно растворился, и не мог обеспечить четкое управление цехом. К тому же он действовал по принципу: с начальника взятки гладки. И у него все с большей силой стал проявляться главный недостаток — необязательность. Скажет, наобещает семь верст до небес, а не сделает, и это люди тоже стали замечать. В последнее время в цехе вообще заметно обнаруживалась все возрастающая неразбериха: то все бегают озабоченные, занятые ликвидацией дефицита или по кольцам, или по пружинам клапана, и в этой суматошной беготне работали какими-то рывками, часто меняли задание с одной детали на другую, пересыпали детали из одной тары в другую. Что, где — попробуй разберись. Круговерть да и только. И неудивительно, что в этой запутанной обстановке каждый день можно было ожидать какой-либо неприятности. Кудрин занимал явно не свое место.

Однако в отношениях с ним, пожалуй, самое главное началось, даже трудно поверить, с детей. Целая история. И скажи мне кто-нибудь, рассуждал Никаноров, что наступит время, когда из-за детей мы станем с Кудриным чуть ли не врагами — ни за что в жизни бы не поверил. Дети! Какое великое благо, если у тебя здоровые и не хулиганистые дети. Никаноров любил своих детей, гордился ими. В доме уж так повелось: о всех своих делах, об учебе они рассказывали вечером, когда семья собиралась за овальным столом в большой комнате. Тут надо отдать должное жене — молодец, Марина! — сумела наладить эти посиделки. Обычно она первой начинала делиться новостями о своей работе, умело переводила разговор на школу, рассказывала какой-то интересный случай, услышанный от других родителей, а потом, исподволь, начинала расспрашивать сыновей.

— Боря, ты к олимпиаде готовишься? — спрашивала Марина. — Я слышала, что она в этом году в нашем районе будет.

— Готовлюсь! — Он показывал небольшую брошюрку. — Вот, на неделю задачи дали. Один знакомый достал.

Оба сына Никаноровых — старший Борис и младший Вадим — учились в школе с математическим уклоном. Борис неоднократно принимал участие в школьных олимпиадах района и города и входил в пятерку лучших. Это продолжалось до десятого класса. Его успехами гордились родители. «Может, физфак выберет, — рассуждали они. — Университет наш на хорошем счету. А там — видно будет. Вдруг в науку пойдет?».

— Боюсь я, Тима, не выйдет по-нашему. — Как-то вечером делилась сомнениями жена.

— Почему не выйдет? — не соглашался Никаноров. — Он вон как задачи щелкает.

— Не в этом дело!

— Тогда в чем? Ты что-то от меня скрываешь?

— Он боксом занимается. Нашел чем. Говорю ему: ты еще молод, не окреп. Обиделся. И отвечает: «Я выше тебя на голову. Мне костюмы отца жмут. Да рукава коротковаты. А ты — „не окреп“». Потом взял гири, поиграл ими, с гордостью выпалил: «В роду Никаноровых, как говорит наш дед, слабых нет. Ты же знаешь, дедушкин брат, на спор, подошел к быку и за рога свалил его!» Красивый у нас Борис. Сильный. Но как только представлю его на ринге — сердце кровью обливается. Ведь что с ним могут сделать? Страх один! Поговори, может, послушается тебя? И бросит проклятый бокс!