Валентин Крючков - На крутом переломе

В период выполнения интернационального долга он проявил высокие морально-политические и боевые качества, преданность делу Коммунистической партии и социалистической Родины, до конца остался верным воинскому долгу по оказанию интернациональной помощи Демократической Республике Афганистан.

Родина высоко ценит ратный труд советских солдат и офицеров, связанный с защитой мирного созидательного труда советского народа. За проявленное мужество и героизм гвардии сержант Никаноров Б. Т. был награжден двумя орденами: Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Подвиг вашего сына всегда будет ярким примером беззаветного служения нашей любимой Родине, Коммунистической партии и советскому народу.

Память о вашем сыне — гвардии сержанте Никанорове Б. Т. — навсегда останется в сердцах его боевых товарищей». Дальше следовали подписи.

Первым извещение о гибели Бориса прочитал Вадим. Он пришел с тренировки, взял, как всегда, почту, поел, потом прошел в большую комнату или залу, как любил называть ее дед, полежал немного на диване и стал просматривать газеты, журналы, подумав, если потянет в сон, — посплю. Тренировка была интенсивной. И тут он увидел два официальных конверта, быстро вскрыл их и прочитал: в одном было извещение о гибели, в другом — благодарственное письмо из воинской части, в которой служил брат.

«Ваш сын Никаноров Борис…» Вадим встал, в растерянности глядел на две бумажки, с ужасом думая, неужели это все, что осталось от брата? От дорогого моего Бориса? На мгновение представив себе, что больше он уже никогда не увидит Бориса, в страхе снова опустился на диван, уткнулся головой в валик и заплакал, как плакали, не боясь, в Великую Отечественную наши матери, бабушки, дети. Вадим не помнил, сколько это длилось, но когда почувствовал, что плакать больше нет сил, с трудом приподнялся и прошел, как в тумане, в ванную. Включив все краны, он долго плескал в лицо и напряженно думал, как вести себя дальше, кому сообщить, кроме отца, деда. Вытирая лицо, Вадим чувствовал ушибленные на тренировке места и вспоминал Бориса, приходившего не раз и не два с синяками. И ему эти синяки казались самыми безобидными на свете. Такое большое счастье видеть брата с подбитым глазом, но живого, живого и сильного. Теперь нет Бориса. Эти две бумажки — все! все! что осталось от брата. Эти две бумажки уложили бы мать в постель, если бы она была дома. Надо звонить отцу. С ним обо всем и договоримся.

Услышав не обычный, а осипший голос сына, Никаноров немало этому удивился и спросил:

— Ты что, Вадим, спал что ли?

— Нет, папа, — он хмыкнул и сказал, опять глотая слезы: — Пришло извещение… Борис… Наш Боря убит! Понимаешь, папа, Боря убит. Убит!

— Ты не хлюпай, Вадим, прочитай дословно.

«С глубоким прискорбием извещаю вас о том, что ваш сын, гвардии сержант Никаноров Б. Т., выполняя боевое задание, верный воинской присяге, проявив стойкость и мужество, погиб…» Проявив стойкость и мужество. Повторив несколько раз эту фразу, Никаноров поразился: «В мире стойкости и мужества хватает лишь на то, чтобы воевать и гибнуть. А вот где взять стойкости и мужества, чтобы не воевать? Вроде, не так давно читал дневник Бориса. Его сокровенные мысли о любви, о жизни. И вот, на тебе. „Ваш сын, выполняя боевое задание…“ Какой был сын! Никаноров только теперь с особой, обостренной силой почувствовал, понял величие своего сына. А письма, какие письма писал Борис оттуда. Мысли в них зрелые, а главное, свои. „Война, будь она справедливая или несправедливая, есть война, которая уносит десятки, сотни тысяч человеческих жизней. Неужели разумное, прогрессивное человечество не может обойтись без войны? Война — это продолжение политики силой. Зачем людям такая политика?“ Бориса нет больше. Нет! Сына моего нет! А политика осталась. И ее продолжение — тоже. И еще сколько таких извещений получат люди? „Ваш сын, проявив стойкость и мужество…“ Нет Бориса. А тут совещание надо проводить. Дышать нечем. Пожалуй, самая пора форточку открыть».

Воздух тугой струей ударил в лицо, заполнил кабинет. Но и в наступившей свежести Никаноров чувствовал, что улучшения не наступало. А еще предстоит совещание. Хуже того — вот стыд — договорился сегодня встретиться с Ольгой. Позор! Погиб сын, а у него свидание. Это наказание откуда-то свыше. Все! Баста. Больше никаких свиданий! Борис, Боренька, милый, прости, если что не так было. Может, где-то и проглядел что. Но главная вина не моя. Это все из-за этих Кудриных. Если бы не разлад с Любой, Борис остался бы дома. Именно ее несогласие выйти за него замуж надломило его. Выходит, Люба, Люба Кудрина, красивая, очаровательная Люба Кудрина и не кто иной — прямой виновник гибели Бориса. А сам Кудрин? Роман Андреевич Кудрин — ее отец. Он кто? Он — отец гибели. Даже страшно себе представить. Роман Кудрин — отец гибели Бориса Никанорова? Роман Кудрин воспитал такую несерьезную, хотя и красивую дочь. Эх Люба, Люба! Негодница ты, оказывается? На твоей совести смерть человека. Любимого человека. Ведь говорила, что любит. А замуж за него не хотела. Может, она и не любила его? Может, и не любила. А если я чего-то вдруг недопонимаю в их отношениях? Вернее, чего-то такого не знаю? Наверное, что-то такое было. И не просто было, а весьма существенное, после чего Борис так резко изменился. И не иначе. Было что-то. Что-то было. А что — теперь никогда уже не узнаем. А Марина? Как сообщить ей? Ей сообщать некуда. Дадим телеграмму отцу и матери. До совещания остается совсем немного. Сейчас начнут появляться приглашенные. Позвоню Вадиму. Как расстроился. Но теперь, после моего звонка, возьмет себя в руки. А что говорить на совещании? Говорить, мобилизовывать — сегодня не хочется. Желания нет. Никакого желания. «Выполняя боевое задание… проявив стойкость и мужество…» Зачем я пригласил людей? Неужели они и в самом деле не знают, что им делать? Люди знают. А мы послушаем знающих, но не всех. А основных, чтоб остальным был урок. Для меня сегодня тоже урок.

На другой день, получив телеграмму о гибели внука, дед слег и несколько дней не подымался, не ел и не пил. И лишь ругал всех и вся за то, что ввязались в эту авантюру.

Прошло немало времени, и Никаноров, давший себе слово в первый момент, когда узнал о гибели сына, больше не встречаться с Ольгой, не сдержал его. Встречи с Ольгой происходили не в легкие, а в тяжелые моменты его жизни, и являлись для него единственным утешением и спасением от бед и напастей, которых было немало. Встречи с Ольгой стали для него такой же необходимостью, как и работа.

В пятницу, к концу рабочего дня, Никанорову позвонил сын, сказав, что уезжает с ребятами порыбачить на известный в области остров, что неподалеку от Макарьева монастыря.