Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Феликс живет на даче.

Он приезжает раз в неделю, и они идут в гей-клуб. Там, у пропитанной неуверенным вожделением стойки, они обязательно встретят меня. Если мой улов неудачен, я уеду с ними

— за неимением лучшего.

.Белое за окном перемежается красным светом неоновых вывесок, прорезающим плотно накуренное пространство между окном и шкафом. Мы с Кариной привычно пьяны и привычно раздеты: для нас тело — членский билет, ставка в игре, в русской рулетке секса со случайным знакомым — если не остановиться, то рано или поздно тебя ограбят, прирежут, заразят.

Но остановиться мы не можем.

Мы такие во всем — напившись у Карины на работе после сдачи номера, мы подкрадываемся к компьютеру верстальщика и подправляем раздел объявлений:

«Ласки пяткой. Дорого. Корпоративные скидки»

«Толстая пожилая женщина выпорет школьника национальным якутским кокошником».

.Через час водка выпита, соседи посланы, и я делаю то, что привык делать для согрева

— смотрю, как почти на весу прогибается надо мной, передо мной, на мне Карина. Феликс, облокотившись, смотрит, как имеют его жену, привычно в мыслях подставляя себя на ее место.

Вот сейчас мне тепло. Упорно тянущая жилы гидра северной воды отступила, пошла пообедать, припудрить разрушающийся от гнилого воздуха фасад.

И вдруг, внезапно я чувствую, что меня схватили за хрен крепкой, мозолистой ладошкой.

— Гандон соскочил! — возбужденно вопил Феликс. — Я спас тебя, о жена моя!

— Да, — злобно сказала Карина. — Спас. От оргазма!

— Ну, ищите гандон, ребятки. Ты, Карина, в себе, а ты, волосатый мешок, в окрестностях супружеского ложа. — Откинувшись на подушки, я закурил.

Гандон нашелся в паре метров от кровати.

Присев в позе бесстыдной, возбужденной гориллы, я сказал:

— Инициатива наказуема. Сейчас, Феликс, ты встанешь в колено-локтевую позу и отработаешь свою провинность.

— Я не хочу, — пробормотала форматированная копия Филиппа Киркова и получила неожиданный, резкий удар в живот, потом в челюсть, потом по шее.

— Стоять, скотина! Блеять по команде! — хрупкие, выпирающие ребра Карины выплескивали мельхиоровыми бубенцами звонкую, площадно-виртуозную брань.

Феликс вскрикнул, когда я вошел в него — но не шевельнулся, лишь комки мышц на плечах наконец-то обозначили свое существование.

Он грыз подушку, Карина с садистским наслаждением писала непристойности на его мелко вспотевшей коже, у соседей зазвонил будильник...

И тут я ощутил, что это — мой «золотой укол», мой секс-передоз, что, если я кончу, то навсегда останусь угасать, спиваясь, в этом конструкторе из каменных коробок, в которых чуть видно небо — белое — зимой, белое — летом.

.Я вытер член о простынь и, пробормотав «Схожу еще за водкой», выбежал на испещренный желтыми струями снег подворотни, поскользнулся на заледеневшем подтеке из дождевой трубы, помня о том, что у меня есть еще двадцать минут, чтобы вскочить в последний на сегодня поезд.

Вывеска пивной на Пяти Углах дрожала забытой на морозе декоративной собачкой, бомж удовлетворенно перебирал содержимое заплечного мешка. Свежий снег покрывал все, приходуя северное болото мягко, тихо, пунктуально.

— Московский вокзал, быстро, штрафы плачу, — выдохнул я в лицо немолодому азербайджанцу, водителю притормозившей рядом со мной «копейки», оставляя позади ненавистные белые ночи, разводные мосты, неудавшийся брак.

— Наш самолет совершил посадку в аэропорту Домодедово города Москва. Просьба оставаться на своих местах до полной остановки самолета.

Мы никак не могли развестись. Если ведешь светский образ жизни, то обрастаешь массой ненужного человеческого балласта. А если пресловутый балласт считает твою семейную жизнь общественным достоянием, то можно утверждать, что эта самая семейная жизнь активно не удалась.

Гости — это зло. Через год после свадьбы я знал это совершенно точно. Нас все очень любили, и вывести гостей было сложнее, чем общажных тараканов. Они лезли изо всех дыр и щелей и делились на острых и хронических.

Острые появлялись внезапно и требовали к себе внимания, алкоголя и еды. Особо одаренные приходили по ночам и начинали громко орать под окном. Их приходилось впускать, иначе соседи нас просто бы сожрали. Самым ужасным из них был мой кузен, который пел в хоре Мариинки. Он приехал в Питер из какой-то дыры при химзаводе и был твердо уверен, что экзальтация — главный признак артиста. Он то начинал танцевать в коридоре общаги, то вламывался в комнату к незнакомым людям поиграть на пианино, то просто пел арию Ленского. Я искренне надеялся, что рано или поздно его кто-нибудь убьет, но при его появлении все впадали в такой ступор, что его даже не били. Но посещал нас он редко и в итоге вообще уехал жить в Лиссабон.

Хронические гости были хуже, много хуже. Они норовили остаться пожить. Самой упорной была Наночка. Девочка из питерской семьи по непонятной мне причине обожала общаги. Грязные, вонючие общаги без горячей воды. Выбрав жертву, она вцеплялась намертво. Наночка мыла посуду, готовила еду, и выжить ее было невозможно. Если ее вежливо просили навестить маму, она заболевала. По настоящему — с температурой, сердечным приступом и легкими, ненавязчивыми судорогами.

Когда ее со скандалом изгоняли из одной комнаты, она перебиралась в другую. Через месяц после появления Наночки в нашей жизни и кровати — а она спала с нами, потому что одна она боялась — жена ощутила первые признаки алкоголизма, а я — первые признаки импотенции. Я понимал, что так жили целые поколения наших предков — с тещей за шкапом, но исполнять супружеский долг под чутким наблюдением приживалки мой организм отказывался. Затаившаяся в складках постельного белья, Наночка вызывала у меня стойкие ассоциации с гигантской платяной вшой — ее хотелось погладить, но утюгом в режиме отпаривания.

Дальше так продолжаться не могло — я боялся импотенции, жена — белой горячки. Ничего не боялся только кот — после того, как кто-то из гостей накормил его ЛСД, кот достиг нирваны. Каждое утро Нана находила в своей чашке кошачью мочу — просветленному коту было и не такое под силу.

Клин вышибают клином, и мы пригласили в гости нашу тяжелую артиллерию по кличке Ева Еблонски. Ева была огромной бабищей с личиком куклы Барби. Она любила петь, танцевать стриптиз, выходить замуж и кидаться тяжелыми предметами. Фантазия ее была неистощима, а работа врачом-урологом в поликлинике Октябрьской железной дороги всегда подкидывала новые поводы для веселья.

— Я никогда не была еще так популярна у мужчин, — меланхолично хлебая спирт большими глотками, вещала пани Еблонски, — я говорю ему «Здравствуйте», а он уже стянул трусы! Я держу за яйца всю железную дорогу! Я — богиня простаты! Дай-ка мне водочки, слаааааатенькой такой!