Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Придя в гости с бутылкой клюквенной настойки, Ева поняла ситуацию сразу. Сделав большой глоток, она резво выбежала вон и появилась через пару часов с огромным дощатым ящиком на голове.

— Наночка, девочка моя! — прогудела Ева, игриво двигая бровями. — Я тебе клетку в подарок принесла! Полезай, моя хорошая, полезай. Лучше сама полезай, а то ведь я тебя бить не буду, я на тебя просто сяду!

Нервно хихикающая Нана залезла в ящик и в таком виде была вынесена на кухню, где вахтерша Шурочка варила «лечебные травки». Судя по характерной вони, лечилась она маковой соломкой.

— Ой! — сказала Шурочка, и понюхала отвар.

— Ай! — сказала Наночка и попыталась вылезти из клетки.

— Хуй! — сказала Ева и села на клетку, кокетливо показав мощную ногу с кружевными подвязками.

— О! — восхитился проходящий мимо аспирант Каха.

— Мужчина, помогите мне отнести мою подругу на работу, — с треском хлопнула накладными ресницами Ева. — Она работает морской свинкой у арабов.

Через пять часов раскрасневшаяся Ева появилась на пороге.

— Я влюбилась, — паровозным гудком прогудела она, и взлохматила волосы. — Я поживу у вас немного.

Мы с женой переглянулись, и синхронно проглотили по стакану настойки.

— У вас перевес. Придется сдать в багаж.

Что у нее в сумках? Ну что может столько весить? Труп? Большая советская энциклопедия? И то, и другое? Нет, дорогая теща, мы не поедем на метро, а потом на трамвайчике. Мы такси поймаем. Шестьдесят кэгэ, а я устал. Я уже вторые сутки всю валюту скупаю, коксом унюхамшись. Днем в Сбербанке стою, ночью за взятку охране — в «Европе». Это только вы, дорогая теща, заехавшая в гости по пути из сельского отпуска, не знаете, что в стране дефолт. Что у вас там в рублях на книжке было? Две шубы и пять «Волг»? Можете про них забыть. Нет, шубку для Барби вы, конечно купите. И путевку в Поволжье. Кстати, можете там остаться навсегда.

Это я про себя вещаю. А так улыбаюсь, и сумку пру. К жене мама приехала. С гостинцами. Как она сама на перекладных с сумкой добиралась — для меня полная тайна. Привез в общагу. А общага у нас знатная — под окном трамвайная остановка, на этаже — танцзал и драки по субботам, в одном сортире бабка живет, в другом малая азиатская народность гадит на пол — им религия не позволяет осквернять унитаз.

Их ловят, бьют, макают мордой в дерьмо, они плачут, размазывают его по личикам, но продолжают гадить на пол. Они — мученики за веру, в рай потом попадут, а пока — гадят.

Так что теща — в контексте. Она всего-навсего нам подарки привезла — швейную машинку, которой больше лет, чем мне, и пятьдесят килограмм помидоров. В июле. Вы же понимаете, в июле помидоры в Питере не купить, откуда они там. Их надо привезти из Украины и предложить их позакатывать. Угу, сейчас. Помидорами закармливаются все соседи до диатеза, мы кидаемся ими в подъезжающий трамвай, я накручиваю пять литров кетчупа — и все равно комната имеет первомайский вид. На полках, на кровати, на креслах

— помидоры.

Когда теща уезжает, я надеюсь, что она заберет их с собой. Ну, в качестве аксессуара, что ли. А нет.

А тут еще Виталик названивает на мобильный. «Оно звонит по телефону и сопит». Виталик мелкий, кукольно красивый, и торгует в ларьке курами. У него это пик развития, акме, так сказать: он доволен собой, доволен курами, он не доволен тем, что я не хочу образовывать с ним ячейку общества. Я его по пьяни поимел и теперь страдаю. Пока звонит

— это семечки, а когда напивается и приходит под окна выть, это уже ягодки. Так мне и надо, нечего хер куда попало совать.

Жена Виталику диагноз выставила: дебил, говорит. У нее в записной книжке его телефон записан на букву «Х»: Хуйкин Виталик. Иногда ему обламывается: жена уходит на сутки в дурку, на буйное отделение. Она дорожит своим местом: оттуда можно таскать еду, фрукты, простыни со штампом «психиатрическая больница № такой-то» и психоактивные препараты. А еще рядом есть стрипклуб, где ночью можно заработать у шеста за счет сорок второго размера в сочетании с грудью четвертый номер. Ну, и разряда по спортивному рок-н-роллу в прошлом. В остальные ночи мы с ней по клубам пляшем, тоже за деньги.

И вот сижу я в темноте и помидорах, уставший после валютных операций настолько, что не могу заснуть, и роюсь в аптечке — снотворное ищу. И тут дверь распахивается, и в проеме контур образуется. По росту метр в прыжке и курице в руках опознаю влюбленного Хуйкина. Пока он не начал говорить о любви междометиями, заваливаю и начинаю уестествлять. Пока его дерешь, он молчит.

А в этот раз что-то не молчит, да еще и брыкается. И парфюм какой-то другой. Черт, и почему он какой-то склизкий. Тут дверь открывается, и на пороге обрисовывается фигура — рост метр в прыжке, а в руках курица. И свет включает. И визжит. И убегает. Вот это как раз был Хуйкин.

А подо мной марокканец с пятого этажа, под марокканцем — помидоры, на марокканце — тоже помидоры. Ровным слоем. Вид у парня — как бритвой покрошили. Хорошие помидоры, грунтовые, сочные. Бедняжка зашел меня на ужин позвать, а тут такой харрасмент.

Я сижу, думаю, чтоб такое сказать, а он помидоры с себя стряхнул, дверь запер, и продолжения требует.

Просыпаюсь от пинка в бок. Стоит надо мной жена, в правой руке у нее тряпка, а в левой совочек. И она ласково так им помахивает. Чую, сейчас огреет. А потом тряпку в грызло зашпаклюет. Ах, говорю, милая, он сейчас уйдет. Куда это он уйдет, добрым голосом спрашивает. Сейчас, говорит, самое веселье будет.

— Ну ты ведь никому не расскажешь? Не расскажешь, поклянись? Земляки не простят, братья проклянут! Позор какой для мужчины — чужая жена заставила голым пол мыть, а сама по заднице веником била, и смеялась! Поклянись, что не расскажешь!

***

В квартире две входные двери. Они рядом друг с другом, но соседи четко их поделили — эта твоя, а это моя, и ключ я тебе не дам. Я открываю ту, от который у меня есть ключ, и крадусь в нашу комнату. В комнате есть антикварная мебель, похмельная, но подозрительно довольная жена и приколоченный к потолку педерастический флаг.

Мы снимаем за две копейки у лесбийской деятельницы комнату. Сама она там жить не может — ее возвышенную душу оскорбляет грубая и циничная обстановка. Помня о том, что мое проживание в коммуналке у знакомых закончилось тем, что соседи сбежали, она пустила нас пожить.

Я преждевременно вернулся со сборов, потому что корыто IV ранга решило слегка дать течь. Со срочниками на корыте плавать можно, а со студентами, которым надо еще звание присвоить после сборов — никак нельзя. Если звание придется присваивать посмертно, общественность не поймет. Поэтому нас быстренько сгрузили на берег и велели сидеть дома тихо две недели, а потом вернуться на присягу.