Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

В противовес кроссовкам и жвачкам Инна Константиновна старалась сделать из нас «советских людей». Она действительно нас любила, и действительно желала нам добра. Не потому, что она считала подобную идеологию единственно верной. О, нет. Все было много тоньше.

Я встретил ее во время очередной экскурсии в прошлое. Жизнь всегда дает возможность разглядеть издалека то, что уже видел близко.

Она уже не казалась большой и взрослой — годы сглаживают разницу в возрасте, также неизбежно, как укорачиваются деревья и дома, как исчезают, для того, чтобы позже появиться уже с другой стороны, тени. Полдень дается для того, чтобы успеть увидеть вещи и события такими, какие они есть на самом деле, чтобы потом можно было по памяти обходить в сумерках их углы и карнизы. Можно зажмуриться, можно надеть темные очки. Выбор за тобой. Я смотрю — сдерживая резь в глазах, привыкая к яркому свету.

Сын ее давно перестал ходить в море, выросли внуки, но — лицо ее было ровно таким же, каким запомнилось мне когда-то. Поэтому не она узнала меня — я ее.

— Вы все так же красивы. Как будто не было этих двадцати лет.

— Да, я хочу хорошо смотреться в гробу. А двадцать лет все-таки были. Все стало другим. И паспорт в сумке упорно шелестит — «шестьдесят пять, шестьдесят пять.». Помнишь, как я хотела, чтобы вы верили в идеалы коммунизма? Думаешь, я сама в них верила? Нет. Поэтому я знала, что проще жить — когда веришь.

— Я давно догадался.

— Откуда?

— Вы как-то раз пришли в пиджаке от «Шанель». Странная форма одежды для борца с загнивающим Западом. Вы не спороли бирку, и она висела сзади весь урок.

Угадайте, сколько мне лет, если в одиннадцать меня со всем классом водили на «Интердевочку», в двенадцать я ознакомился с пилотным (и единственным) выпуском газеты «Анальные тайны», а первая выпитая водка в тринадцать лет была куплена у таксиста?

Правильно, мне тридцать.

Я принадлежу к самому живучему поколению, которое стало результатом селекции пионерского детства с перестроечной юностью. Я с детства приучен лавировать между советскими секс-комедиями и киноклассикой, финансовыми пирамидами и впервые ненаказуемой фарцой. Мое поколение не видело в обломках империи следов катастрофы, лишь камни странных форм, среди которых можно весело играть в игры разной степени пристойности. По крайней мере, «казаки-разбойники» часто заканчивались жестким групповым петтингом в недрах склада стройматериалов.

В школьные годы мои одноклассники одинаково хорошо знали и имена пионеров-героев, и технику безопасного секса, а особо продвинутые даже мастурбировали на документальные фотоснимки того, что осталось от Зои Космодемьянской. Мы привиты от древнекитайского проклятия «Чтоб вам жить в эпоху перемен!». Мы в эту эпоху выросли.

Прибалтийский портовый город и южный темперамент мало способствовали моему целомудрию. Впрочем, до таких высот разврата, как моя одноклассница, валявшаяся в полдень на газоне возле «Интуриста» в одном лишь лифчике на носу и со ста дойчмарками в руке, я никогда не доходил.

Я был более скромным ребенком — ночевал дома, учился хорошо, фарцевал тихо, презервативами пользовался. Если бы не голова, выкрашенная в цвет мертвых лекарственных растений, ничто не нарушало образ мальчика из хорошей семьи.

Подростковый секс, не отягощенный сознанием нарушенного запрета, по сути своей, секс без осознания. Секс в чистом виде. И поэтому, как ни парадоксально, невинности мы лишились много позже начала половой жизни, когда начали осознавать привязку секса к чувствам, социалке, и секс из цели превратился в средство. А до тех пор — секс был всего лишь сексом.

Мы выросли. «Нам по тридцать уже, и все, что было, не смыть ни водкой, ни мылом.» Я успел поработать санитаром, фельдшером на скорой, моделью, мальчиком по вызову, поваром, врачом, менеджером по персоналу и создать маленькую, но гордую фирму. Периодически был женат. Сейчас, кажется, нет.

Пройдя все этапы большого пути с минимальными потерями, я давно стал жителем больших городов. Родившийся в Молдавии и выросший в Прибалтике, выхожу на Тверскую или Невский, вдыхаю пыль и выхлопные газы — свой «свежий воздух», летом загораю в солярии — некогда ехать на пляж, зарабатываю много по меркам общероссийским и неплохо по столичным.

Жизнь — вроде бы — удалась. Но почему-то вчера вечером я проснулся в одном из своих самых нелепых агрегатных состояний — в дичайшем похмелье. Почему дичайшем? Потому что не надо было запивать виски шампанским. Почему нелепом? Потому что одновременно тошнит и очень хочется половухи.

Аккуратно открыл глаз (правый) огляделся — я в постели (уже хорошо). В своей (просто отлично). Рядом стоит кастрюлька веселой расцветочки. Использовав кастрюльку по избранному назначению, попытался встать — не получилось. Плавно стек на пол, встал на четвереньки, и бодро обежал квартиру. Пробегая мимо большого зеркала, увидел в нем довольно крупного голого мужчину южного типа в коленно-локтевой позе. С щетиной и убедительной эрекцией. Не найдя объекта для секса на территории, на всякий случай заглянул в холодильник, критически осмотрел и обнюхал вареную курицу. Курица показалась не очень свежей, поэтому вступать с ней в сношение не стал, а просто отхлебнул из найденной там же бутылки с виски.

Морской ёж, который собирался размножаться в моем желудке делением, обиженно буркнул и исчез. В мозгу стали проступать контуры вчерашней вечеринки с Гламурными Людьми в Модном Ресторане. Когда воспоминания дошли до мизансцены, в которой я басом выл в караоке (впрочем, я не уверен, что это было именно караоке, а не кассовый аппарат): «Мы в город Долгопрудный идем дорогой трудной, последних три желания исполнит мудрый Гудвин», — я помотал головой и выпил еще. Мне почему-то не хотелось вспоминать, что было дальше. Богатый жизненный опыт подсказывал, что ничего хорошего. По крайней мере, в прошлый раз я заснул, удовлетворяя орально не менее пьяную учительницу младших классов, и чуть не умер от удушья.

Эрекция не проходила; я забрался в душ, кое-как побрил то, что вчера было лицом и, собрав себя в кучу, вывалился в апрельскую темноту. Мне не хотелось звонить знакомым, с которыми можно было отыграть жанр необременительного дружеского секса. Эпилированные зоны бикини, ботокс, трусы от Келвина Кляйна и Шанталь Тома, простыни от Ива Делорма — не сегодня.

.Есть гадюшники, название которым подобрано очень метко. Воистину, «Дары моря». Что может волна вынести на берег? Вздувшихся утопленников, пару-тройку склизких медуз, корягу, использованный гандон. Все это оседает за пластиковыми столиками, и гниет: коряга из дома престарелых, трепещущие жиром медузы, постоянные клиенты Соколиной Горы — все, что можно найти на пляже после шторма. Над этим натюрмортом носятся две-три крикливые чайки-неудачницы: тетки, не реализовавшиеся в гетеросексуальных отношениях и ищущие компенс там, где их не станут оценивать как женщин — в гей-баре подешевле. На этом берегу изредка попадается янтарь, пустые бутылки — чаще. А на стене светится круг из грязно-оранжевых лампочек, смутно знакомый. Вглядевшись, понимаешь — колесо сансары. В общем гвалте на мотив песен Пугачевой ухо ловит полузабытую речь детства, туго вбиваемую в дешевенький мобильник кудрявым цыганистым юнцом. Я ставлю перед ним бутылку пива, и включаюсь в беседу.