Валерий Мусаханов - И хлебом испытаний…
- Название:И хлебом испытаний…
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1988
- Город:Москва
- ISBN:5-265-00264-2
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Валерий Мусаханов - И хлебом испытаний… краткое содержание
И хлебом испытаний… - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Ну, — сказал я, невольно любуясь ею, — положим, современная Джульетта сама бы предпочла нувориша. — Я вздохнул, вдруг стало немыслимо грустно. — И потом, тогда, наверное, не были так благополучны, чтобы позволить себе безысходность.
— Что-то не очень понятно, — сказала Наталья.
И я слегка завелся. Это были старые, усталые мысли, они без конца язвили меня безглагольными и безответными вопросами. Эти мысли добавляли горечь в сладкое питье на пиру, в минуты малодушного страха они насмешливо нашептывали, что не умирает лишь хот, кто не родился, и каждый должен пройти свою судьбу до конца. Быть может, такие мысли и помогают жить, но существование они определенно делают несносным…
И я сказал:
— Приходилось ли тебе замечать, что по-настоящему небережливыми, лихими кутилами бывают только нищие?
— Я не очень большой специалист в кутежах, черт возьми, — улыбнулась Наталья, но глаза были серьезны и вопрошающе-требовательно смотрели на меня.
— Понимаешь… когда есть всего рубль и ты знаешь, что к нему не прирастет завтра другой, что на этом рубле не выстроишь благополучие, то тогда пей-гуляй, — однова [27]живем. И не страшно уронить лицо — завтра его все равно не будет. — Я вздохнул, ощущая глухое и знойное волнение.
— Может быть, это и так, то есть наверное это так для отдельного сознания, — она улыбнулась не без ехидства. — Но стоит ли переносить питейную психологию на другие вещи, гораздо шире. Ведь литература — это самосознание не отдельного нищего пьяницы, — в ее голосе послышались нотки ученой дамы.
— Тебе пойдет стоять в очках на кафедре, — сказал я, усмехнувшись.
— Да, я не теряю надежды когда-нибудь украсить себя очками, — в тон ответила она, но глаза были серьезны.
— Да, самосознание, — сказал я чуть громче, чем нужно, — волнение не уходило. — Но это самосознание столько травили, душили в разных Освенцимах и Майданеках, и сейчас некие дяди-физики обещают ему легкую и быстренькую смерть… что волей-неволей начинаешь думать — однова живем. Понимаешь? Человечеству, по сравнению с человеком, всегда было легче: человек смертен, человечество бессмертно. Но теперь это убеждение в бессмертности пошатнулось.
— Неправда! — Наталья резко нагнулась вперед, глаза сузились и потемнели. Впервые я видел ее в гневе — это было зрелище! — Человек всегда должен оставаться человеком. Хоть там разбойники, хоть судьба. — Она положила руку на столешницу, красивую сильную руку с тонким запястьем и длинными пальцами.
Я отвел глаза от ее лица, боясь выдать себя, и пробормотал:
— Ты, пожалуй, нрава.
— Еще бы.
— Да, — сказал я и потянулся за сигаретами.
Наталья, опередив меня, достала сигарету из пачки, чиркнула и поднесла спичку.
— Спасибо, — ответил я, прикрыв глаза, и вдруг второй раз ударило меня тревожное предчувствие. — Ты занимайся, а я подремлю. Вот докурю, — сказал я спокойным голосом, а внутри что-то рвалось, как старая парусина с гнущихся скрипучих мачт.
Я не думал об этом словами, но просто ощущал пронизывающие холода неизвестных ветров. И тысяча разных вещей: невнятные фантазии, летучие воспоминания, потаенная нежность к Наталье, сомнения, желания, ложь, жажда открытости и страх — все во мне вдруг сорвалось с мест и смешалось, как груз тонущего судна…
Я положил сигарету и плотнее сжал веки.
Суденышко мое еще плыло. В балласте были неизвестность и дыра в боку, проделанная Крахом. Плыть было необходимо…
Кирка явился в шесть вечера.
По привычке массируя правую кисть, он сел в кресло, вытянул длинные ноги и, пристально и хмуро посмотрев из-за стекол очков, спросил:
— Температуры нет?
— Нет, все нормально. — Я вгляделся в его тускловатое после бессонной ночи, длинное лицо и понял, что он раздражен. — Прости, — сказал я, — что так получилось. Я не стал бы тебя беспокоить. Это Наталья.
Он вздохнул устало и сердито, поправил указательным пальцем очки, сухо сказал:
— Интересно, что бы ты стал делать? Это тебе не царапина. Такая прореха сама не зарубцуется. И приготовься потерпеть. Новокаин у меня только полпроцентный, а штопать тебя придется долго.
— Ладно, валяй штопай. Могу и без новокаина потерпеть в качестве компенсации за беспокойство, — я пытался говорить беззаботным тоном. — Только поешь сначала. Наталья тут полдня хлопотала, чтобы ублажить тебя.
— Да, поесть будет в самый раз. День сегодня сумасшедший, — будничным голосом сказал Кирка, но напряженность лица и побледневшие губы выдавали его раздражение.
Я принял это на свой счет, почувствовал неловкость и сказал:
— Ты знаешь, мне действительно неприятно, что втянул тебя в эту историю… Тут, конечно, никакого криминала нет, но все равно, я понимаю, что тебе это должно быть противно, — и поморщился, испытывая острое презрение к себе за ложь и безвыходность.
Сумерки ползли в комнату, глуша краски, а за окном, во дворе, было еще светло, и блики темно-красного накала горели в стеклах окон верхних этажей.
— Ничего себе никакого криминала, — хмуро сказал Кирка. — У тебя почти проникающее ранение между пятым и шестым ребром. Твое счастье, что плевра не задета, а то бы… A-а, даже говорить неохота.
— Понимаешь, не с руки мне было обращаться куда-нибудь за помощью. И тебя я не думал беспокоить, — я замялся, соображая, как бы лучше объяснить Кирке нелепую и, пожалуй, необъяснимую на взгляд нормального человека ситуацию, но он не дал договорить:
— Не в этом дело, что ко мне или к другому не хотел обращаться. Дело в образе жизни. Это же чудовищно, что человек живет так, что даже при серьезном ранении боится пойти в травму. Черт знает что, дурацкий детектив, — он снял очки, большим и указательным пальцем потер переносицу.
— Ты прав, конечно. Но для беседы с работниками сыска я еще не созрел. Вот это я тебе и хотел сказать, чтобы не было неясностей. А за врачевание спасибо, и слава богу, что случая отплатить тебе тем же не представится, хотя неприятно оставаться должником, — сказал я и пожалел, что Наталья долго возится на кухне. Самолюбие мое было задето. Вернее, его вообще не осталось.
— Не в долгах дело, — сказал Кирка, прикрыв глаза и держа очки слегка на отлете, — мы, может быть, должны друг другу больше, чем думаем. — Он помолчал. — Я никогда не задавал тебе вопросов, но, признаться, думал, что все-таки… Ну, словом, не думал, что ты имеешь дело с вульгарной уголовщиной. И знаешь, мне это не мило, — глаза без очков глядели подслеповато, но голос был тверд и холоден, как хирургический инструмент.
Мне было тоскливо. Только сейчас я понял, что теряю друзей. Ушел Буська, уйдет Кирка… Пускай… Каждому свое.
— Любая уголовщина, Кира, вульгарна, она — просто пошлость. Непошлой уголовщины не бывает, — я выждал, пока он надевал очки. — Жаль, но факт. Оправдаться тут нельзя, да и не вижу смысла. Всякому свой путь, — сказал я и почувствовал, что сейчас завою от тоски, хорошо, что в комнате стало совсем сумрачно.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: