Андрей Яхонтов - Ловцы Троллейбусов

– Спасибо вам, голубушка, за ваши цветочки. Так прекрасно пахнут, – подхватила Евдокия.

– Не забывайте поливать.

И все же тревога съедала меня. Я не слишком вежливо выпроводил гостей. Мы остались с Вероникой вдвоем. *

– Пока я спал, ко мне из жзка не приходили? – спросил я.

Вероника опустилась на краешек кровати.

– Ни о чем не беспокойся, милый мой мальчик, – прошептала она.

Жар опять усилился, все масляно поплыло перед глазами.

Она взяла меня за руку и повела за собой.

Так неожиданно и сразу, зажмурившись перед неизвестностью, я переступил эту черту. А переступив, вновь открыл глаза и осмотрелся. Она оказалась приятной, окружавшая меня неизвестность. В горшочках росли цветы, в аквариуме плавали рыбы. Булькала кипящая на газовой плите вода. Разноцветные клубки шерсти разбегались по комнате. Играя с ними, резвился Элизабет.

Деревянные маски глупо и счастливо улыбались со стен. Наверное, их веселил растерянный вид, с каким я бродил по квартире, переходя из комнаты в комнату.

Если бы еще поменьше птичьего гомона!

Раздражал и выводил из себя бессмысленный галдеж щегла Юрочки. Он трещал в покоях Калисфении Викторовны с утра до ночи, а иногда и по ночам. Однажды я пробовал его накормить, надеясь, что это хоть на мгновение заставит его умолкнуть, – он клюнул меня в палец. Щегол вообще был настроен по отношению ко мне враждебно.

Но зеленели цветы, ветвились рога-подсвечники, а по коврам было необычайно мягко ступать!

Я просыпался и, лежа в постели, разглядывал лепные украшения на потолке. Узор бежал по периметру, мелко извиваясь, – так на схемах изображают движение электрического тока по обмотке реостата. Я вспоминал: сны, переливаясь один в другой и причудливо меняя очертания, словно облака, проплывали передо мной. Излучавшие тепло крыши, Ходоров и Илья Ильич Домотканов с огромным портфелем, дождливый парк и белые гипсовые фигуры, зыбко отражавшиеся в темной воде, – где и когда я видел все это?

Я получил наконец возможность спать и высыпаться. Все тревоги постепенно отступили. (А может быть, это Вероника прогнала их? Как-то, перестилая постель, я обнаружил под подушкой колечко с аметистом.)

Я жил среди цветов. Вероника приносила цветы с работы. Она ведь работала ночным инспектором по цветам. Ее дежурство начиналось вечером и кончалось утром. (Цветы все разные и открываются в разное время: одни – на рассвете, другие – на закате, третьи – среди дня. Вероника была специалистом по ночным.) Она наблюдала за цветами, а наблюдения заносила в специальную тетрадь, очень похожую на ту, что я оставил у Редактора. И Редактора я тоже вспоминал, и дядю Гришу, и Барсуковых, но как-то смутно. Вечнозеленые растения, щегол, Элизабет требовали постоянного внимания и ухода. Элизабета купали с шампунем, он благоухал. А сколько раз я, вооружившись пушистым веничком, смахивал пыль с листьев пальм, папоротника, жасмина, а Вероника, напевая, поливала наш сад из маленькой леечки! Еще я разносил почту, был у Чужедальнего на хорошем счету.

(Между прочим: среди обилия местной флоры и фауны не нашлось места для тараканов. А как вольготно было бы им разгуливать в оранжерейном парке, ходить на водопой к аквариуму! Несколько раз я специально подкарауливал их по вечерам – включая свет, врывался в кухню и видел безупречную чистоту и порядок и кипящую на огне воду в кастрюле.)

За ночь дежурства Веронике полагалось три выходных, так что большую часть времени она проводила дома. По утрам, когда очень не хотелось вставать, входила Вероника, благоухающая цветочной свежестью, с распущенными влажными волосами, в мохнатом халате, тоже слегка влажном. Она приближалась ко мне, вытянув руки и зажмурив глаза (так я когда-то рисовал в воображении свой выход на крышу), и ощупью находила меня.

Щегол Юрочка заливался в соседней комнате отчаянной будильничьей трелью. Степенно вышагивая, появлялся Элизабет: он приглашал нас к завтраку.

И я тоже накидывал халат – тоже махровый и тоже пахнущий молодой травой. А по квартире уже распространялся шершавый запах кофе.

Руководила церемонией завтрака Калисфения Викторовна. Мы с Вероникой повиновались ей во всем, И не только мы. Затихал щегол? Сидя у двери, печально смотрел на нас зовущими глазами Элизабет. Приближаться к столу ему не разрешалось.

Калисфения Викторовна, будто дирижерской палочкой, взмахивала тоненькой чайной ложкой.

– А теперь кашка! За ней – мармелад!

Порой, если бывала в хорошем расположении духа, она рассказывала свои сны. Это были интереснейшие истории – я завидовал, что не могу хоть одним глазком их подсмотреть, – о путешествиях в неведомые края. Хотя на улицу Калисфения Викторовна почти не выходила, в географии она разбиралась неплохо, во всяком случае, точно охарактеризовывала климатические пояса, где разворачивались события. Часто главным действующим лицом сновидений выступал смелый капитан дальнего плавания, судя по описаниям, очень походивший на ее мужа, отца Вероники.

Кроме того, она умела сны толковать.

– Сегодня видела танцующих кенгуру, – говорила она. – Это к супу из цветной капусты.

И всегда ее предсказания сбывались. Сбылось предвидение о бархатном платье, которое должно появиться у Вероники. А мне был обещан свитер.

С утра до вечера дребезжал в комнате Калисфении Викторовны щегол, с утра до вечера Калисфения Викторовна хлопотала на кухне: варила, жарила, парила – на трех конфорках, а четвертую постоянно занимала кастрюлька без крышки, в которой кипела вода. Когда она выкипала, Калисфения Викторовна подливала свежей.

– А зачем? – спросил я.

– Вдруг кипяток понадобится, – отвечала она.

Единственным местом в квартире, куда не проникали трели щегла, был кабинет. Там я и укрывался после завтрака.

Вдоль стен здесь стояли вместительные книжные шкафы, заполненные в основном справочниками по морскому делу и биографиями великих мореплавателей. На шкафах красовались бело-розоватые океанские раковины, волосатые кокосы, свитки китового уса. А письменный стол – ох, какой великолепный, двухтумбовый, со множеством ящиков и отделений был стол!

Но я с нетерпением ждал момента, когда пора будет отправляться на почту. За каждым моим движением наблюдал из рамки красного дерева капитан. Лицо его на черно-белой фотографии выглядело довольно бесцветным. Топорщилась щеточка не то рыжеватых, не то поседевших усов... А взгляд был стальной и – так мне казалось – граненый.

Входя в кабинет, я поворачивал капитана лицом к стене и только тогда чувствовал себя свободней. В верхнем ящике стола, куда я решился заглянуть в поисках ручки и чернил, обнаружились желтые табачные крошки, не потерявшие крепкого щекочущего запаха, и маленькое карманное зеркальце. Бремя от времени я смотрелся в него и, сдавалось мне, начинал себя узнавать. Лицо у меня стало узнаваемым, вот что.