Андрей Яхонтов - Ловцы Троллейбусов

А дальше: «Взять помидоров, выжать из них сок и протереть через частое сито, чтобы мязга прошла, а зерна вместе с отжатым соком выбросить. Мязгу положить в кастрюлю и варить без воды полчаса, постоянно мешая. Потом опять протереть сквозь сито в кастрюлю и варить, пока погустеет. Намазать тонко ножом на плоские блюда, смазанные слегка прованским маслом, и сушить в печи после хлебов или на открытом воздухе в тени».

Рецепты я передавал затем на редактуру Редактору. Он оказался тонким знатоком кулинарии. Уходя разносить почту, я частенько приглашал с собой Редактора – обсудить меню на следующую неделю. Мы бродили по улицам, снег капустно скрипел под ногами, крупными снежинками расцветал в воздухе.

– Почему я раскритиковал твое письмо гипотетическому другу? – говорил Редактор. – Да потому, что совсем не о том следует писать. Ты твердишь, что стремишься к точности. Но как же можно стремиться к ней и одновременно сомневаться во всем на каждом шагу?

– Сомнения нужны, чтобы точность была точнее, – возражал я.

– Э-э, брось. Можно в них погрязнуть. Пойми, я не отрицаю загадок бытия. Они есть, и никуда от этого не денешься. Но с каждым днем их становится меньше. Ты и сам так думаешь.

– А может, и больше, – сказал я.

– Ну, хорошо. Но где-то есть рубеж, за которым вопросов станет меньше, чем уже полученных ответов. Согласен? Однако и сегодня картина в некоторых своих деталях достаточно ясна.

– Если вновь возникли сомнения, значит, не было полной ясности, – доказывал я. – Но ничего страшного в этом нет. Еще далеко не все клеточки заполнены. И когда я признаюсь: мне ясно, что мне что-то такое неясно, – это ведь тоже фиксация определенной ясности. Ясности, что неясно.

– Я тебе добра желаю, – вздохнул Редактор. – Вот, – шагнул он к голому деревцу на крага тротуара и потрепал его по стволу. – Ведь это липа? Липа. Значит, и надо говорить, что это липа, а не вяз.

– А может, и тополь, – сказал я. – Листья-то облетели. А без них трудно определить. Но тут встает другой вопрос: почему именно это дерево назвали липой? Может, ему больше соответствовало бы называться осокой. Или камышом. Возможно, это точнее выражало бы его суть.

– Вспомни свои рассуждения о разумной необходимости рационализма, – стал корить меня Редактор. – О том, что нельзя растрачивать попусту силы, если впереди долгий путь. А ты завел... Липа, камыш... Я тебе признаюсь, даже применительно к моей библиотеке меня часто посещает мысль о непозволительной человеческой расточительности... К чему такое количество томов, которые все равно не прочтешь, даже посвятив чтению всю жизнь! Это томление вечной неудовлетворенности, невозможности достичь конечной цели пусть в какой-то одной области, это ущербное сознание собственного бессилия изнуряют дух, лишают его стойкости. Я уж не говорю о том, что каждому книжнику его собственная библиотека всегда кажется неполной.. И вновь погоня за недостающими томами, и вновь отрезвление: всего не собрать... И я тебе скажу, к какому выводу пришел. Вот он: достаточно издать и затем тиражировать всего одну, одну-единственную книгу. А уж после, когда, как ты говоришь, мы достигнем понимания нашего предназначения, уж тогда...

– Тогда почитаем, – сказал я.

Он довольно рассмеялся. И повторил:

– Да, я за аскетизм. И могу распространить свою теорию на другие сферы жизни, Ибо пример в аскетизме подает нам сама природа. Ну, хотя бы такой. Она дарит нам вроде бы скромный ассортимент напитков: чай, кофе, минеральная вода... Но как же сильно их своеобразие! И уже само человечество напридумывало: оранжад, пепси, крюшон... Нет, не спорь, это уже от лукавого. Жажда все новых удовольствий у человечества в крови. Ты прав: стоило появиться мячу, и сразу возникли и футбол, и волейбол, и ватерпол, и баскетбол, и... – Он махнул рукой. – Хватит! Пора остановиться. С излишествами надо бороться, как с тараканами. Согласен, нужны муравьи. Они дают муравьиный спирт. И комарики нужны, ими питаются птицы и лягушки. А вот не объяснишь ли – для чего существуют твои тараканы! Эти олени кухонных ландшафтов, если принять твое сравнение. Эти троллейбусы пустынных тарелок и полных хлебниц?

– А как твой аскетизм согласуется со страстью к постоянному обновлению меню?

Он поморщился.

– Ты рассуждаешь прямо как мой брат. Я не бурбон. Более того, я считаю, раз нам выпала возможность пользоваться всем богатством накопленных знаний и напитков – мы должны этим пользоваться. Сам я прекрасно понимаю, чего лишил бы себя и себе подобных, сведя книжное разнообразие к одному-единственному тому. Не почитать перед сном... Да это ужасно! Но я готов на эти жертвы. Готов ради конечной цели. То же и с меню. Готов отказаться.

– Ты сказал про брата. У тебя есть брат? – удивился я.

– Мы с ним чужие люди. Совершенно не общаемся. Он в школе преподавал физику. И знаешь, что придумал? Вместо планетария стал по вечерам водить учеников на крыши.

Я посмотрел на Редактора внимательней и уловил в его лице, взгляде, манерах что-то знакомое. Ну да, не хватало только седой бороды.

– Ты должен был узнать его в моем письме другу, – сказал я.

– Я никого не узнал, – сухо бросил он. – Слишком много развелось теоретиков. Ну, с крыши... Ну, из троллейбуса... Меняется ракурс взгляда, но не само явление.

– Множественность взглядов как раз и обеспечивает наибольшее приближение к точности, – сказал я. – Любое сравнение может натолкнуть нас...

– Любое сравнение, – ворчливо перебил он меня, – всегда признак неудовлетворенности. И чем больше будешь сравнивать, тем большее недовольство будешь испытывать. Ты уже не сможешь остановиться и потеряешь покой. Надо выбрать что-то одно – раз и навсегда.

Мы подошли к воротам парка. Недвижно застыл черный круг чертова колеса. Ось распирали гигантские вязальные спицы. Молча мы добрели до замерзшего пруда. На середине его, над лункой, горбилась черная фигура. Мужчина не поднял головы, когда мы приблизились, Заиндевелые тесемочки ушанки примерзли к воротнику. Окуньки, которых он время от времени вытягивал из проруби, тут же, на глазах, превращались в гладкие ледышки, этакие красивенькие полосатые леденцы. Мороз будто стискивал рыбешек своей сильной рукой – они замирали с открытым ртом, нелепо изогнув хвостовой плавник и изумленно тараща глаза, не в силах пошевельнуться.

– На подледный лов перешел? – спросил я. Тут только Коля взглянул на меня.

– А, здорово, – сказал он и, выпростав руку из меховой рукавицы, протянул мне.

– Как дела-то? – спросил я.

– Плохо. Развожусь. И троллейбус мы бросили. Уж целыми днями здесь просиживаю. Только и надежды, если повезет и поймаю...

– А без щуки не получится? – спросил я.