Андрей Яхонтов - Ловцы Троллейбусов

– Да не кое в чем, а во всем! – закричал длинноволосый, размахивая кулаками, которые, словно шары, были насажены на тонкие и бледные, как побеги фасоли, руки.

– Факт, между прочим, говорит в пользу моей теории, – сказал Редактор. – Да, всего не перечитаешь. Даже у такого специалиста, как я, не дошли руки до этого сборника матросского фольклора... А имей мы одну, одну-единственную книгу, и, ручаюсь, я бы знал ее назубок...

– Совпадения естественны и оправданны, – сказал я. – Все мы пишем одно большое письмо... Возможны повторы, возможны и разночтения. Но годятся и сборники фольклора, и открытки друзьям, и отчеты о порожних рейсах... Разберемся с этим позже. Сейчас меня другое волнует. Ты знаешь, что всю троллейбусную команду хотят выселить?

Редактор вдруг запищал:

– Не впутывай меня в это дело! – Испуганный Котофеич Второй соскочил с его колен и порскнул под кровать. – Ну вот, – захныкал Редактор. – Вечно ты все испортишь. Мы так хорошо позировали...

Я поехал в прежнюю свою комнату. Сел за стол. Погрыз карандаш и приступил. «Если разобраться, – писал я, – то еще неясно, кто виноват. Может быть, и я. Потому что в запутанном этом мире виноват тот, кто суть вещей – вместо того чтобы ее разглядеть и растолковать, – затуманивает. И, значит, с каждого такого надо спрашивать. И с других тоже. Ведь все между собой связано».

С этой бумагой я начал разыскивать Луйкина. В жэковской конторе мне сказали: он обедает. Я уж понял, где. И точно, обнаружил его в гостиной, занятого разламыванием очередного гуся. И Редактор был тут. А рядом с ним сидел Автор. Этот сразу поднялся и подошел ко мне.

– Не люблю конфликтных дел, – признался он. – Теперь, когда я попал в этот дом, мне многое' стало ясно. Ведь я встречал, капитана дальнего плавания на Севере. И художника, старичка вашего, тоже знал. Брал у него первые уроки живописи. Он, правда, не советовал мне идти по этой стезе, но я не послушал. Все лучше, чем другие занятия. А я многое испытал. Каких только профессий не перепробовал! Даже переплетчиком работал. Тогда, наверное, и затесалась в эту «испанскую кухню» страничка из моего блокнота. А что касается снов – насчет ловли говорящих попугаев или о полных трюмах желудей, ну, из составленного мной сборника фольклора, – так это же Калисфения Викторовна вам их поведала. Вашей вины тут нет.

Вероника увлекла меня в спальню, где тяжелые шторы на окнах были наглухо задернуты.

– Знаю, чего ты добиваешься от Луйкина...

– Не продолжай, – попросил я, придвигая торшер. – Хочу видеть твое лицо.

– Не надо. Это ничего не изменит. Ты все равно видишь все в неверном свете. Ну, почему ты берешь на себя право судить?

– Возможно, я действую опрометчиво, – согласился я. – Но если ты знаешь как правильно поступить, почему не подскажешь?

Она сама включила свет.

– Подскажу. Я согласна не вспоминать о щуке. Думаю, и мама согласится. Автор, если не ошибаюсь, работал переплетчиком? Чудесно. Он переплетет твои рукописи о Директоре и Редакторе. И все пойдет по-старому. Ты будешь их листать, ходить в библиотеку, продолжать свое письмо... – Она запнулась. – Тем более что друг твой опять уедет. – Еще пауза. И уже совсем тихо закончила: – Бороду, и Суфлера, и мальчика с белой челкой – мне жаль их, поверь, но жить, как они, я не хочу. Ты, кстати, тоже подумай – сможешь ли?

Следом за ней я вышел в гостиную, где возле мольберта стоял Автор. Явно смущаясь и не зная, куда девать длинные руки, он говорил:

– Друзья, я хочу написать групповой портрет постоянных, так сказать, членов вашего... нашего коллектива. За столом, который всех нас объединяет. Оставайтесь, пожалуйста, на местах.

– Погодите, – тоже выступил вперед я. – У нас есть гораздо более важное дело. – Я протянул Луйкину свое послание.

Никто не обратил внимания на мои слова. И Луйкин моей бумаги не взял. Автор установил на подрамнике большой лист и принялся за карандашные наброски. А Калисфения Викторовна стала тихо рассказывать:

– Видела я сегодня сон: все мы сидим на берегу большого озера... Жарим лося. И вот поднимается Дмитрий Николаевич и, не снимая костюма, идет в воду...

– Прямо в одежде? – не поверил Вася.

– Да. И вот он идет – вода ему по пояс, по грудь, по шею... А потом весь скрылся.

За столом воцарилось молчание.

– Ну? Ну и что дальше? – спросил Редактор.

– И все, – сказала Калисфения Викторовна. – И вода над ним сомкнулась.

– А мы что же? – спросил Редактор.

– А мы лося остались доедать.

– Предупреждаю тебя... – взглянула на меня Вероника.

– Ваши сны, Калисфения Викторовна, вы вычитали в сборнике матросского фольклора, который составлял Автор, – отвечал я.

Старушка потупилась.

– Ну зачем так грубо? – скривился Редактор. Автор, тоже огорченный, прервал работу, оставил мольберт.

– Про купание в одежде у меня в сборнике ничего не было, – сказал он.

Я вздохнул и поднялся. Выходя из комнаты, уловил приглушенный шепот Вероники:

– Маму нельзя огорчать...

В кабинете – я взял со стола тетрадь с письмом другу. Последний раз глянул на вуалехвостов в аквариуме. Они беззвучно открывали рты, подсказывая: «Спеши, спеши». А может, насмехались, скалились, как черный шахматный конь.

Но уж кто точно ликовал – капитан дальнего плавания. Граненый его взгляд полнился весельем, щеточка усов задиристо топорщилась.

– Счастливо оставаться, – сказал я.

И с тетрадью под мышкой выскользнул из-под его наблюдения.

Вероника поджидала меня в коридоре.

– Дай твою руку, – шепнула она. Я ощутил на ладони холодок, а когда поднес к глазам блеснувший кусочек металла, увидел колечко с аметистом. – Это тебе на счастье. Ты ведь у нас путешественник.

Откуда ни возьмись появился Редактор.

– Так мы тебя не отпустим. Проводим с почетом, – начал шумно протестовать он. – А на нас не обижайся. Нельзя одновременно развлекаться на колесе обозрения и приводить в движение вращающие его шестерни. Если хочешь охватить всю картину целиком – уйди в сторону и наблюдай на расстоянии.

– Отстань, – бросил я. И пока брел к прихожей, где-то за стеной слышал заверения Автора:

– Хочу написать ваш портрет. А голос Вероники отвечал:

– Это было бы славно. Повесим его вместо этой мрачной картины. А в остальном все оставим без изменений. За цветами приятно ухаживать, с рыбами хорошо молчать, а щегла я привыкла слушать...

В последний раз захотел я взглянуть на картину, где женщина в старомодной одежде пыталась обратить внимание беспечных гуляющих на приближающийся морской вал... Постоял перед полотном некогда обучавшего меня и Володю старичка, отошел к окну, чтоб не мешал отсвет... И тут что-то толкнуло меня в спину, раздался звон разбитого стекла. Уже перекувырнувшись через голову в воздухе, я увидел мелькнувшее в окне искаженное злобой лицо Директора.