Язмурад Мамедиев - Родная земля

Батыра ударили по лицу. Поношенный, облезший тельпек слетел с головы и покатился по склону…

В первую же ночь он сбежал, прятался в степи, боялся разжечь костер, мерз на холодном ночном песке. Потом ему удалось угнать коня. А джигит на коне — это совсем другое дело. Он осмелел, нашел себе дружков, таких же головорезов, как сам, и однажды напал на небольшой караван, заночевавший в песках. А там пошло…

Дурная слава о Батыре облетела всю степь. Мердан не знал, что сказать Гозель, нареченной Батыра, когда пришла она и вдруг упала, заливаясь слезами.

— За что мне такое наказание? — причитала она. — Батыр стал калтаманом! Образумь его, о великий аллах!

А Мердан стоял над ней в смущении и молчал.

Гозель подняла к нему мокрое лицо.

— Он твой старший брат, пойди, разыщи его, скажи, чтоб вернулся в поселок, жил, как все люди. Я не хочу быть женой убийцы!

Дядя в стороне пощипывал бородку, прятал глаза, чувствовал свою вину. Наконец, сказал, кашлянув:

— Батыр — это позор на нашу голову. Он совсем потерял рассудок. Но ведь мы его родственники, и кому, как не нам, вернуть его на путь истинный. Разыщи его, Мердан, объясни, непутевому, что время изменилось, власть теперь в руках бедняков и не пристало ему, батраку, идти против новой власти.

Гозель смотрела на Мердана с надеждой. И он пошел.

Какой-то парень, встретившийся в степи, криво усмехнулся, узнав, кого ищет Мердан, и повел его едва приметной тропкой в густые заросли саксаула. В распадке у заброшенного колодца стояли лагерем молодчики Батыра.

Он не видел Мердана с тех пор, как ушел от дяди в ра ботники. Но сейчас, взглянув на брата, скромно потупившегося, краснеющего, Батыр ощутил прилив незнакомого чувства нежности. Но лишь на какой-то миг. А выслушав Мердана, он насупился, стал стегать плеткой по пыльному голенищу сапога.

— Нет, — сказал он твердо, — я не вернусь, пока не рассчитаюсь с Каракочем.

Мердан посоветовал ему обратиться к власти — там разберутся, накажут убийцу. Баи теперь не в почете…

Но Батыр стоял на своем.

— Я сам, — глухо сказал он, сверкнув полными ненависти глазами. — Разберусь…

Мердан помолчал, потом сказал спокойно, как о давно решенном:

— Ладно. Я остаюсь с тобой. Потом вместе вернемся.

Батыр удивленно глянул в его лицо, — и было в нем столько непреклонной решимости, что он понял: спорить бесполезно.

«Ишь ты, — не без гордости подумал он, разглядывая брата. — Ну и тихоня»…

Батыр следил за Каракочем, ждал случая, чтобы сойтись, свести кровавые счеты.

И это время пришло.

Каракоч-бай с первых же дней жестоко возненавидел Советскую власть. Другие богачи выжидали, надеясь, что все переменится, что вернутся старые порядки. Каракоч был иного склада. Он сразу понял, что все кончено, прошлого не вернуть, и решил уйти за границу. Собрал своих людей, посоветовался, — и стал готовиться. Однажды ночью отравил несколько колодцев, погубил весь свой скот, чтобы не достался никому, и ушел с караваном в пески, пробиваясь на юг.

На рассвете выехал следом Батыр. Рядом с ним скакал на стройном ахалтекинце Мердан. Братья нагнали караван в глухой степи, когда уже совсем рассвело.

Каракоч спешил. Вооруженные всадники остервенело стегали тяжело нагруженных верблюдов. Даже издали было видно, как нервничают, суетятся они, переругиваются между собой. Большая черная шапка Каракоча выделялась среди серых и рыжих тельпеков его сообщников. У Батыра чесались руки — хотелось выстрелить чуть пониже этой черной шапки. Но знал: не достать отсюда, а ближе подойти не решался, сам мог сложить голову. К тому же на верблюдах сидели женщины с детьми, и он боялся сразить кого-нибудь из них.

Батыр скрежетал зубами от злости, но ждал, крался за караваном, как барс, верил, что здесь, в песках, Каракочу от него не уйти.

Последний верблюд каравана стал отставать, приседая на задние ноги. Каракоч подскакал к нему, принялся хлестать нагайкой. Но верблюд выбился из сил, вытягивал шею, и тоскующий рев его слышен был далеко.

Наверное, верблюд был болен, потому что и другие несли на себе не меньше груза, но шли еще ходко, от ударов переходили на бег. А этот явно сдавал, вот-вот мог лечь, и тогда уже не поднять его ни за что.

Батыр поспешно сполз с холма, на котором лежал, схоронившись за кустом, вскочил на коня и поскакал по распадку, нагоняя караван. Совсем близко от последнего, с трудом волочащего ноги верблюда, он снова залег за кустом, сунув за пазуху тельпек, стал смотреть горячими хищными глазами. Следом, тяжело дыша, подполз Мердан.

Ковровые чувалы по бокам верблюда были набиты битком. А поверх привязано еще всякое добро: ведра, перехваченные веревками, одеяла, какие-то доски, узлы… Каракочу жалко было бросать все это. Но верблюд не убыстрял шага, хотя Каракоч исступленно стегал его по бокам. И тогда произошло то, что изумило даже Батыра, — бай схватил за рукав женщину и сбросил ее на землю. Запутавшись в своих одеждах, наверное, сильно ударившись, она едва шевелилась в пыли, не могла подняться и почему-то молчала, не застонала даже.

Новый удар плетью заставил верблюда прибавить ходу. Оставшийся на нем мальчик со слезами на глазах сначала оглядывался назад — Мердан видел, как дергались в плаче его губы, — а потом вдруг скользнул по чувалу вниз, упал, но тут же вскочил и припустился бежать к матери. Каракоч увидел его, окликнул грозно, но мальчик продолжал бежать, увязая босыми ногами в песке. — тогда он развернул коня и поскакал следом. Каракоч, ослепленный гневом, забыл об опасности. Он уже нагнулся в седле, готовый на ходу подхватить мальчика, когда сухим треском прогремел выстрел. Пуля ударила его в плечо. Он выпустил поводья и полетел вниз — на выбитую копытами коней и верблюжьими тяжелыми ногами старую караванную тропу.

Там, впереди, засуетились, стали стягивать с себя винтовки, но почему-то не решились возвращаться, выстрелили несколько раз наугад и спешно погнали караван дальше.

У Батыра не было времени раздумывать над этим — он увидел, как поднялся, шатаясь и зажимая рукой рану под халатом, Каракоч и пошел к коню, который остановился поодаль, сторожко поводя навостренными ушами. Батыр прицелился и нажал спуск. Щелкнул затвор — осечка. Батыр отбросил винтовку и побежал вниз, к своему коню. Там, на всякий случай, была приторочена к седлу старая, дамасской добротной стали, полумесяцем изогнутая сабля.

Каракоч все никак не мог подняться в седло — одна нога была в стремени, на второй прыгал он возле коня, держась здоровой рукой за луку. Он оглянулся затравленно, услышав глухой приближающийся топот, раскрыл в ужасе рот, хотел крикнуть и не мог, ком застрял в горле. В последний момент увидел, как сверкнула на солнце занесенная над ним сабля…