Язмурад Мамедиев - Родная земля

Собрание началось. Речь шла о предстоящей переписи скота. Решили взять на учет всех байских чабанов и чолуков, поговорить с ними по душам и с их помощью составить истинную картину.

Стали записывать имена. Назвали Керима. И тут кто-то крикнул:

— Керима не надо записывать! Этот своего хозяина, Атанияз-бая, не выдаст!

Заговорили все разом.

— Верно, Дурды! С Керимом говорить — только время зря терять.

— Я его с детства знаю — с баями он!

Вскочил Мердан, сверкнул глазами, оглядывая разошедшихся товарищей, крикнул, перекрывая шум:

— Что вы болтаете! Керим всегда был бедняком, а баю служит по нужде. Он поймет, только объяснить ему надо.

— Ничего он не поймет!

— С нами он и знаться не хочет!

— Тише! — повысил голос Мердан. — А все мы что, сразу все поняли, во всем разобрались? Надо и ему разъяснить. А парень он неглупый, разберется.

Снова поднялся такой шум, что Батыр застучал ладонью по дощатому непокрытому столу.

— Вот что, — сказал он. — Решение приняли правильное — байские чабаны помогут нам провести перепись, но не все, это точно. У которых есть классовое чутье, — те с нами. А такие, как Керим… — он снова постучал ладонью по столу, успокаивая собравшихся. — Тихо, товарищи. Да, отец Керима Халмурад был бедняком, но сыну, видно, больше правится отираться возле богатых, наверное, сам надеется стать баем. Нет таким веры!

— Правильно! — крикнул кто-то.

— Только побеседовать с ним следует, — продолжал Батыр, обводя всех взглядом, — обязательно надо поговорить. Его надо первым вызвать, пока он воду мутить не начал. Не захочет явиться — на аркане привести. Я сам буду с ним говорить. Душу из него вытрясу!

Батыр сел. В комнате вдруг стало тихо. Юрин все пытался вспомнить Керима — и не мог. Вот ведь считал, что всех в поселке знает, а выходит… «Керим Халмурадов», — записал Юрин в своей тетрадке и поставил рядом жирный вопросительный знак.

Поднял руку Мердан:

— Разрешите мне.

— Давай, Мердан, — сказал ведущий собрание Нурли и покосился на Юрина, — тот сидел с непроницаемым лицом.

— Товарищи, — срывающимся от волнения голосом заговорил Мердан. — Что же это получается? Выходит, с каждым, кто заблуждается, надо не разъяснительную работу проводить, а… душу из них вытрясать? Не враг же нам Керим! С мальчишеских лет гнет спину на бая, привык бояться его…

— Болтать ты умеешь, — негромко, но веско оборвал брата Батыр. — А если такие, как твой Керим, сорвут нам важнейшую цолитическую кампанию, — что ты тогда скажешь?

Нурли с укоризной посмотрел на него.

— Да ничего он нам не сорвет, — убежденно сказал Мердан. — А в том, что он держится возле баев, мы сами виноваты.

— Вон ты куда повернул, — усмехнулся Батыр. — Ну-ну…

— Да, сами! Кто-нибудь пытался говорить с ним? — Мердан повел взглядом вокруг. — Ну, кто? Молчите… А бай Атанияз времени зря не тратит, ему люди нужны, он своими сетями и не таких поймает, дай только волю.

— Это так, — сокрушенно вздохнул кто-то рядом. Но Мердан не повернулся, не узнал, кто это. Он вдруг почувствовал, что с ним согласны, что его поддержат, а брат уже ничего не сможет сделать.

Батыр отыскал глазами Юрина и, поймав его улыбку, сказал:

— Тут у нас гость — товарищ Юрин, вы его знаете. Попросим его сказать…

Юрин встал, по-военному одернул тужурку.

— Да я, товарищи, не собирался выступать. Сидел тут, слушал — все в основном правильно идет, как надо. Лично я с теми, кто говорит, что мы должны каждому — буквально каждому — разъяснять политику Советской власти. Я не знаю Керима, вокруг которого разгорелся тут сыр-бор.

Но ему не по пути с кулаками, с баями — это точно. Он сам поймет рано пли поздно. Надо помочь ему, объяснить, кто друг, кто враг, и он встанет в наши ряды. А «вытрясать из него душу», как тут предлагалось, конечно, нет оснований, и я думаю, что это было сказано в запальчивости, и всерьез приниматься не должно. Ты уж меня, Батыр, извини. Наши сабли всегда будут острыми, но ведь сабля своих ножен не режет. Так, кажется, говорят в народе?

В комнате снова поднялся шум, кто-то захлопал в ладоши.

Только Батыр сидел набычившись, смотрел на свои крепкие руки, лежащие на столе. Скрещенные пальцы чуть вздрагивали. Но лицо с длинными, торчащими в стороны усами было неподвижным. И большие глаза, как всегда, смотрели жутковато, полыхали где-то внутри неуемным огнем.

Дни летят стремительно, уходят безвозвратно. И каждый оставляет на душе Атанияза свою тяжесть. А было время, когда всякий прожитый день вспоминался добрым словом. Было… Судьба все спутала, все смешала, не поймешь, с какого конца браться за дело. Проснешься с тяжелым сердцем, обступят заботы, одна другой сложней, неприятней; ночь еще в степи, а не уснуть больше, до самого рассвета не уснуть, когда взойдет новый день, неведомо что приготовивший…

Предстоящая перепись скота особенно беспокоила Атанияза. Он знал: его люди, те, что преданно идут с ним через испытания судьбы, — верят в него, его силу, в его ум и ловкость. А в нем самом вдруг пошатнулась эта вера. Пошатнулась в тот час, когда прискакал с базара на взмыленном коне Ниязкули с дурной вестью, — и не мог он больше обрести прежний покой. Долгими бессонными ночами лежал в своей кибитке под теплым одеялом, слушал, как посапывает рядом опостылевшая жена, как за стеной шевелятся спросонья, переступают с ноги на ногу кони, чувствовал, как заползает в щели прохлада, — и думал. Мучительно думал о том, как разрешить эту свою главную заботу, спасти скот, а с ним — уважение, независимость, власть. С ненавистью думал он о сельских активистах. Откуда они взялись эти Батыры, Нурли, Бердыли? Ведь несколько лет назад не отличить их было от остальной голытьбы. В ноги ему кланялись… А теперь — поди-ка, всю власть в свои руки, забрали. Веру забыли, аксакалов не почитают. Тьфу!.. Он плевался в бороду, ожесточенно утирался рукавом нательной рубахи. С иноверцами знаются, русский Юрий им ближе мусульманина Атанияза. У, проклятые!

Надо обмануть их, обвести вокруг пальца, как бывало уже не раз. Вот тогда он посмеется над этими слухами!

Но как?

Он искал ответа на этот вопрос…

Собрание решило вызвать из песков чабанов, опросить, с их помощью установить истинное количество скота. Что скажут они представителям власти? Откроют правду? Или промолчат, как прошлый раз: мол, паше дело маленькое, читать-писать не обучены… Хорошо бы, да вряд ли. Один — другой, из самых верных, так и поступят, а вот остальные — нет на них надежды. И в пески, к самым дальним колодцам, проникают слова большевистских агитаторов, и льнут они к людям, как мухи к меду. Слово — что в нем проку, а сильнее плети бьет иной раз, да по самому больному месту.