Язмурад Мамедиев - Родная земля

Слово… Что ж, надо тоже говорить с людьми — убеждать, пообещать одному, пригрозить другому. Поможет. Обязательно поможет, только надо действовать, не валяться на подушках.

Зуд деятельности овладел им. Он сел, потер нетерпеливо руки. Вот прямо сейчас бы и начать этот разговор. Собрать наиболее податливых, угостить щедро — за едой человек размягчается, добреет… И потом — как пойдешь против того, чей чурек ел, чей плов еще урчит в твоем животе? Хе-хе…

Очаг давно остыл, в юрте холодно. Атанияз снова лег, натянул одеяло до самого носа, стал перебирать в памяти тех, кого следовало пригласить…

Прошлый раз он пообещал все уладить, храбрился, а так ничего и не сделал. Если же власти переманят чабанов — тогда и вовсе уже не воротишь назад потерянное. Значит, надо опередить события — убедить чабанов разделить стада и выдать их за свои. У них не отберут, к голытьбе власть милостива. А потом… Что же будет потом? Чабаны скажут: знать ничего не знаем, наш скот, и все тут. Попробуй — верни.

Стучало в висках от этих мыслей, знобило, как в лихорадке, потела подушка под горячим затылком.

Каждой, кто подходил к дому Атанияз-бая, еще издали чуял щекочащий ноздри запах горячего плова. Хозяин не поскупился — зарезал жирного барана, казаны были полны, исходили ароматным паром.

Щедро угощал Атанияз. Гости наелись до отвала, рыгали сытно, поглаживая тугие животы. Глаза еще жадничали, блуждали по неопустевшим блюдам, высматривая кусок получше, но есть уже было невмоготу.

Когда стали расходиться, Атанияз шепнул самым верным, чтоб не спешили, — те поняли, что предстоит разговор.

Вспыхнул, затрещал сучьями огонь в очаге. Когда саксаул превратился в пышащие белым жаром головяшки, сунули туда железные шомпола. Любители терьяка [5] Терьяк — наркотик. нетерпеливо ерзали, потирали руки. Наконец, закурили, растянулись на подушках, блаженствуя.

Атанияз давно знал этих людей. Часто собирались они здесь — испробовать жирной байской пищи, вдохнуть в себя дурман терьячного дыма, поговорить о делах. А дела решались всякие — были и такие, что прознай о них власти, не сносить бы Атаниязу головы.

Потому и не спешил хозяин с важным разговором — занимал гостей пустяковой болтовней о том, о сем, будто и не бередила его душу та самая, потаенная мысль…

Но вот уснул поселок. Во всем ряду кибиток, примыкавших к атаниязовой, ни звука — только несколько парней, высланных будто бы посмотреть за конями, бодрствовали в ночи.

И там, где развалились разморенные обильной едой поздние гости, было тихо, один лишь Абдул-ишан [6] Ишам — духовное лицо, наставник общины верующих. привычно бормотал что-то под нос, перебирая деревянные, истертые костлявыми пальцами четки. Никто не прислушивался к его невнятным словам, — ждали, что скажет Атанияз.

Ишан оставил четки и стал листать потрепанную старинную книгу, которую принес под мышкой. Вдруг он остановился, кивнул, соглашаясь с написанным, и начал читать вслух:

— И сказал ангел, что перед концом света начнется на земле страшный разбой. Возненавидят люди друг друга, начнут враждовать. Одна мысль будет владеть каждым — как ограбить соседа и разбогатеть самому. А слова — правда, справедливость — забудутся вовсе. Раздолье начнется для сторонников шайтана — вольно будет делать им все, что вздумается. И кое-кто из правоверных поддастся соблазну и предаст веру. Но будет это только великим испытанием, которое пошлет всевышний слугам своим на земле. И счастье ждет того, кто устоит перед происками шайтана и останется верным исламу.

Момент был удобный, и Атанияз воспользовался им.

— Святая правда написана в этой книге, — негромко сказал он и словно бы задумался.

Все головы повернулись к нему.

— Великие испытания послал нам аллах, — продолжал, закатывая глаза, Атанияз. — Стойкость в вере каждого испытывается. Жестоко накажет аллах того, кто отступит, кого совратит шайтан. Будем же стойкими!

Он воздел руки кверху и молитвенно провел ладонями по лицу, по бороде. То же самое сделали все собравшиеся, и Атанияз, кося полуприкрытыми глазами, испытующе проследил за каждым — достаточно ли ревностно творил тот молитву.

— Прав ишан-ага, что напоминает нам об этом, — сказал Атанияз, чуть кивнув довольному Абдулу. — Как никогда должны мы быть едины в эти трудные дни. Вы знаете, что в лапы шайтана попались уже слабые духом. А сейчас готовится новое испытание и наш долг — поддержать шатающихся, уберечь от погибели слуг господних.

Легкое движение прошло по комнате — каждый понял, что вот оно, то, ради чего позвал их хозяин.

— Вы знаете — вчера было собрание, — жестоко сказал Атанияз, пристально вглядываясь в лица гостей. — Вызывают всех чабанов и чолуков, чтобы натравить их на хозяев, чтобы поссорить нас. Ишан-ага не раз говорил нам, что совершить грех легче, чем заслужить прощение. Мы знаем, как жестока новая власть, один Батыр чего стоит! И несчастные могут не устоять, предать единоверцев, своих хозяев. Надо спасти их! Подумайте, как сделать это святое дело. Для того и позвал я вас.

Он прикрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону, словно мучила его боль за ближних, готовых совершить грехопадение.

Наступила тишина. Атанияз чувствовал, что люди боятся говорить то, что думают. Надо было бросить щепотку соли на саднящую рану одного из них.

— Ты на себе испытал их власть, Оразсахат, — тихо сказал он, не открывая глаз. — Ты лучше других знаешь, на что способны большевики.

Дымчатая борода Оразсахата-ага дрогнула. Он вздохнул, судорожно сцепил пальцы на коленях.

Уж он-то знал. Батыр чуть не упек его в Сибирь, будь она неладна. А ведь не был Оразсахат именитым баем. Правда, хозяйство имел крепкое — стадо баранов голов на восемьдесят, два породистых быка, три верблюдицы с верблюжатами. Но до таких, как Атанияз, далеко ему.

Когда начали организовывать колхоз, к нему пришел Атанияз.

— Колхоз для голодранцев, — зло сказал он. — Не вздумай встать на этот неверный путь. Лучше давай объединим отары, пусть твои и мои сыновья пасут их в песках. Не пропадем, если наше будет с нами. А отдашь — станешь нищим. Вон Баба в рваных чарыках ходит, Самат — и того беднее.

Оразсахат и сам так думал. Сколько ни есть голов в хозяйстве. — а свое. Лучше уж держаться Атанияза, с ним не пропадешь.

Недавно Оразсахату еще раз предложили вступить в колхоз, терпеливо разъясняли, каким будет обобществленное хозяйство, что это сулит каждому колхознику. Оразсахат слушал, кивал головой, — соглашался. Но ответа твердого не дал, решил повременить, подумать.

На другой день его вызвал Батыр.

— Ну, — зло спросил он, — прямо скажи — за колхоз ты или против? Будешь вступать?