Яков Ершов - Журавли над школой

Вот я и не знаю, была ли такая связная Анна Петровна Прошина (Шумилова). Я хорошо помню тех связных, которые приходили к нам в отряд. Часто бывала у нас Катя. Ее иначе и не называли как хохотушкой. Всегда улыбчивая, веселая. Едва успеет ввалиться в землянку, уже смеется:

— Ой, умора! Два полицая привязались. Свататься вздумали. Только тем и спаслась, что двое их. Пока они, напившись, выясняли свои отношения, я ушла. Вернусь, еще посмеюсь над ними.

— Ты осторожнее, Катя.

— Не бойся. Я везучая. До самой смерти ничего не будет.

Ей и в самом деле везло. В какие только переплеты не попадала, всегда выкручивалась. И неизменно появлялась в отряде веселая, смеющаяся. Потом уже как-то призналась:

— Это, наверное, у меня страх выходил. В виде смеха. Натрясусь за дорогу-то, намучаюсь, а как все страхи минуют, на смех тянет. Улыбаешься, будто второй раз на свет родилась.

Катя словно заранее рассчитывала свою судьбу. Все беды преодолела, целехонька осталась. С тех пор как влился наш партизанский отряд в ряды Красной Армии, не виделся с ней. Но ребята сказывали: жива и здорова была. В госпитале работала. Госпиталь в то время в школьном здании размещался. Может, следопыты помогут мне навести справки о Кате. Буду очень благодарен. Фамилию-то ее я запамятовал. Да и ни к чему нам были тогда фамилии. Каждого старались за кличкой спрятать. Кажется, Абросимова, но не ручаюсь.

А к Симе, другой нашей связной, судьба оказалась не столь милостива. Много раз ходила она через полицейские заставы. Ни разу не провалилась. Надежнее ее, казалось, никого не было. А однажды, под вечер уже, входит в дом, где встреча назначена, а там засада. Хорошо, вовремя догадалась. Захлопнула дверь и бежать. Да разве далеко убежишь, когда по пятам гонятся! Тут же во дворе ранило ее в ногу. Затаилась она у забора, чувствует: последний расчет с врагами настал. Главное, думает, чтобы живой гитлеровцам не попасть и чтоб товарищей не выдать.

А у нее в корзинке сверху яблоки, а внизу гранаты. Секунды на размышление. Этот момент всей жизнью человек приготавливает. Все машинально делается. Первую гранату — в дверь. Вторую — туда, где побольше врагов. А третьей себя подорвала. И еще трех полицаев с собой на тот свет увела. Тех, что пытались схватить ее.

Все это мы уж потом узнали. Когда поймали одного из полицаев, что в засаде сидели.

И наконец, Галя. Совсем молоденькая девчушка. Сперва работала на кухне, потом санитаркой в партизанском госпитале. Когда погибла Сима, заменить ее вызвалась Галя. Тоже, скажу тебе, мужество надо иметь. Не хотели ее пускать. Молода больно. Неопытна. Но знает здешние места. Рискнули. В первый рейд сходила успешно. Ну а потом уже пошло. Дорожка-то проторенная. Галя работала серьезно. Никогда улыбки никто не видел на ее лице. Может быть, боялась, как бы ее не обвинили в легкомыслии. Редко у нее случались какие-нибудь происшествия. Она умела обходить полицейские посты, пройти так, чтобы не встретиться с патрулями. И никогда ни о чем не рассказывала. Прошла, и все. Встретилась, с кем надо, передала, что велели. Немногословна была. Может, от природы такая. Но тогда это было очень важно. Уметь молчать. Не говорить лишнего. И Гале доверяли. Многое доверяли.

И вот однажды ошеломляющая весть: Галя попала в гестапо. Никто не знал, как это случилось. Но все будто притаились. Что-то будет? Не выдаст ли Галя явки, конспиративные квартиры, расположение отряда, его базы? На всякий случай переменили место дислокации. Ушли поглубже в болота. А вскоре одна за другой неприятности. Каратели разгромили базу с продовольствием. Напали на след сразу двух явок. Невольно пошел слушок: не Галя ли выдает?

Как узнать? Послали меня в город. Подхожу к одной явке, вижу сигнал: входить нельзя. Значит, засада. В другое место кинулся. И тут недоглядел. Нарвался то ли на патруль, то ли на засаду. Отстреливался. Еле ушел. Но с тяжелой раной. Плечо прострелили. Пришлось лечь в госпиталь. Потом отправили меня на Большую землю. В отряд я уже не вернулся. И о судьбе Гали ничего не знаю. Да стоит ли гадать? Известно: из гестапо еще никто из партизан живым не возвращался.

Вот, собственно, и все, что известно мне о партизанских связных. Конечно, я понимаю, что моя информация может быть неполной и неточной. Ведь я знаю только о том, что попадало в поле моего зрения. Были, наверное, и еще связные. Ведь заменил же кто-то Галю. Но чего не знаю, того не ведаю. О том и не берусь судить.

Если у вас будут еще какие вопросы, пишите. Не откажусь, помогу. У меня давняя мечта побывать в тех краях, где довелось воевать, партизанить. Да, говорят, рад бы в рай, а грехи не пускают. Тяжел я стал на подъем. Болезни одолевают. Но всякой весточке от вас, молодых, буду рад.

Остаюсь с искренним уважением к молодой смене бывший партизан отряда «Мститель», а ныне слесарь-водопроводчик Захар Анатольевич Бокунов».

Представляете, сколько радости было у меня, когда я получил это письмо. Это был ответ на наш запрос. Мы таких запросов множество разослали во все концы. И вот — первая ласточка. Естественно, что я тотчас же собрал следопытов нашей группы. Заседание было шумным. Все его участники плясали от восторга, а Колька даже ходил по классу на руках. Но, когда страсти улеглись и настало время наметить план дальнейшего поиска, лица у членов отряда приняли унылое выражение.

— Погоди, погоди, — сказал Колька, встав наконец нормально — на ноги. — А о самом-то главном — об Анне Петровне — он нам ничего толком и не написал.

— Как не написал! — вступился я. — Ты, видно, не слушал. В самом начале письма сказано, что связной с таким именем у них в отряде не было.

— Не было! — присвистнул Колька. — Как же не было, когда она есть?

— Ну, он о ней ничего не знает.

— Как же нам быть? Поиск зашел в тупик? Так, что ли?

Но тут вмешалась Ира.

— Почему в тупик? — сказала она. — По-моему, надо постараться найти ту связную, которая осталась жива, — Катю. Из письма мы узнали о ней. Может, это как раз та ниточка, которая поможет размотать весь клубок.

— Ага, клубок… — уныло протянул Колька. — Пока эту ниточку тянуть будешь, другие ребята свои задания выполнят. И останемся мы с носом. По-моему, надо пойти к Анне Петровне Шумиловой и прямо все расспросить у нее.

— Не один ты такой умный, — ответил я. — Были у нее уже, расспрашивали. А она одно твердит: «Ничего я вам не могу сказать, ребята. Тяжесть на сердце лежит и обида. Вот когда сниму их, тогда — пожалуйста, заходите».

Долго спорили. И все же решили: каждому подумать и свои предложения высказать на следующем заседании, которое соберется через неделю.

Неделя неделей, а в тот же вечер Колька прибежал ко мне. Такой уж он был скоропалительный.