Регина Эзера - Их было три

Гундега подумала, что надо бы ответить какой-нибудь любезностью, но, как назло, ничего не приходило в голову, и она, помедлив, вынула руку из тёплой ладони Крауклитиса, так и не сказав ничего. Но Крауклитис не уходил, продолжая смотреть на неё.

— Простите, если я огорчил вас, — наконец заговорил он опять.

— О, ничего… — Гундега опустила глаза, смутившись оттого, что не может ответить более связно.

— Вы видели когда-нибудь конфирмацию? — спросил пастор.

Она покачала головой.

— Жаль, — ласково посочувствовал он. — Это очень красиво. Белая одежда, цветы, органная музыка. Очень волнующее зрелище — вступление молодёжи во взрослую жизнь.

— Тётя обещала мне белые розы, — призналась Гундега и смутилась: так по-детски прозвучали её слова. — У меня никогда не было роз, — добавила она в оправдание. — Я их видела только на витрине цветочного магазина в Приедиене и в садоводстве, за проволочной изгородью…

Крауклитис улыбался.

— Я уверен, что тётя выполнит своё обещание в день вашей конфирмации. Прекрасны мгновения, о которых можно вспоминать всю жизнь…

Аболс принёс из передней светлую шляпу пастора. Крауклитис тщательно осмотрел её, и Гундеге подумалось, что он, наверно, опасается, не остались ли на ней отпечатки пальцев пономаря.

Пастор вышел на кухню в очень неподходящий момент. В дверях он столкнулся с Илмой, нёсшей в фартуке поросёнка. А из свёрнутого полушубка Фредиса в углу уже неслось неприлично громкое хрюканье поросят.

Илма с сожалением посмотрела вслед «Москвичу». Уехали… Войдя в комнату, она окинула взглядом богато накрытый стол. К торту — её гордости — даже не прикоснулись, к сыру и конфетам тоже. Илма вдруг почувствовала себя обманутой, хотя почему именно — не могла бы объяснить. Подойдя к столу, она привычными движениями привела в порядок стулья и, заметив испачканную скатерть, вдруг ощутила безмерную усталость. Подумала, что и этой ночью отдохнуть не удастся — надо следить за свиньёй, чтобы не задавила поросят.

Ныли ноги. Просто удивительно, как она раньше этого не замечала. Взяв стул, Илма села и уставилась на стол, но глаза её ничего не видели.

«Почему в жизни никогда не сбывается то, что задумано? Вот и сегодня…»

Она так хотела, чтобы всё было хорошо, и потратила много денег, надеясь, что приезд пастора в Межакакты превратится в событие, которое на долгие годы останется в памяти. Но даже и такое скромное желание не осуществилось, несмотря на то, что она не пожалела денег, вырученных за продажу дров, хотя собиралась отложить их на новую крышу… Если бы к ним прибавить деньги за проданных поросят, хватило бы с избытком. Опять эти поросята… Да, надо пойти в хлев и помочь матери.

Но Илма продолжала сидеть, поняв вдруг, откуда появилось чувство обманутости. Сегодняшний неудавшийся званый обед чем-то походил на её свадьбу. Тогда, правда, ничего не расстроилось. Ели, пили, плясали три дня и три ночи. И хоть дочь малоимущей Лиены не была той невестой, о которой мечтали Бушманисы, нельзя было допустить, чтобы на свадьбе старшего сына и наследника старого Бушманиса чего-то не хватало или был забыт дальний родственник. Илма в то время наивно думала, что вся эта пышность и трата денег — ради неё. Истину она поняла довольно скоро — на четвёртый день, после отъезда последних гостей. И почувствовала себя обманутой, несчастной. Она надеялась стать хозяйкой зажиточной усадьбы, а сделалась служанкой в ней. Через полгода она убежала из Межакактов — в день свадьбы её привезли туда на горячем вороном коне, в разукрашенной коляске, — убежала ночью, пешком, завернув в платок старые стенные часы, казавшиеся семнадцатилетней женщине самой ценной вещью в её убогом приданом. О боже, да ведь ей в то время было столько же лет, сколько теперь Гундеге… На другой день мать запрягла в фуру старого Гнедка и привезла её обратно.

Теперешней Илме та, прежняя, казалась смешной. Сидя за неубранным столом в большой комнате, она вспоминала прошлое, как что-то происходившее с кем-то другим. Промелькнули годы, прошла жизнь. Разочарование обычно дремало в глубине сердца и не тревожило. Но довольно было какого-нибудь пустячного случая, и прошлое воскресало в памяти во всех подробностях. Как сегодня…

Нет, нет, она всё-таки должна встать и пойти. Ничего не изменилось. Девочка Илма с её мечтами и горестями принадлежит прошлому. Теперь она должна думать о том, что на вырученные за поросят деньги нужно заново покрыть крышу, думать о том, чем платить женщинам за уборку картофеля. Неплохо бы отдать в ремонт мотоцикл. Надо раздобыть зерна для кур и муки для свиней.

«Такова человеческая жизнь, одни заботы без просвета! — Илма вздохнула. — За каждую радостную минуту приходится горько расплачиваться…»

Надо было сказать Гундеге, чтобы та убрала со стола. На досуге не мешало бы снять тонкие занавески и выстирать скатерть.

Опять наступали серые будни.

Старые стенные часы лежали где-то на чердаке под самой крышей, среди разного хлама. Если их почистить и починить, они ещё, возможно, послужили бы. Но Илма, как и все мы, не любила даже безмолвных свидетелей своих слабостей.

Пусть часы лежат…

Машка принесла целых пятнадцать поросят. На последнего Лиена смотрела растерянно и огорчённо.

— Тебя только не хватало, — грустно сказала она, засовывая поросёнка в рукав старого полушубка — к его пронзительно визжавшим братьям и сёстрам. — Смотри, какой приметный, — обратила она внимание Гундеги. — Чёрное пятнышко на спине. Всегда будешь знать, который лишний. Эх ты, пятнистый, хватим с тобой беды!

— Почему? — удивилась Гундега. — Или у него какой недостаток?

Поросёнок исчез в рукаве, как в тоннеле, но тут же спина с чёрным пятнышком появилась опять. Лиена терпеливо водворила его на место и завязала рукав тесёмкой.

— Какой недостаток? — ласково говорила она, а руки её заботливо хлопотали над беспокойным младшим отпрыском Машки. — Лишний он, бедняжка. У свиньи четырнадцать сосцов, а он пятнадцатый. Придётся кормить коровьим молоком, нянчить, согревать, поить из соски. Всех к Машке нельзя подпускать, и так уж один другому уши обгрызли, как звери…

Илма, кажется, тоже нисколько не обрадовалась появлению «лишнего» поросёнка. Вообще-то опорос был более чем удовлетворительным — пусть колхозные свиноматки попробуют принести столько! Но вполне хватило бы и четырнадцати поросят. Пятнадцатый — точно наказание за всю радость! А что доделаешь? Никому не нужное, беспокой нос существо появилось на свет и настойчиво требовало есть…