Регина Эзера - Их было три

Придётся всё же встать. Бруналя повернула к лесу. А известно — куда Бруналя, туда и Вента с обеими тёлками, ну, а за ними, конечно, и овцы.

Лиена побрела за коровой, опираясь на суковатую палку. Конечно, слов нет, с собакой пасти было бы легче. Но разве этого зверя Нери пустишь к скотине? Бамбулис был хорошим пастухом, да где же прокормить двух собак! Илма рассудила, что мать превосходно сможет управиться одна. Симанис взял ружьё и отвёл Бамбулиса в кусты. Потом вернулся за лопатой…

Лиена медленно двигалась за скотиной по краю луга. Межакакты видны отсюда как на ладони. Поблизости нигде нет таких усадеб. В посёлке, правда, тоже есть новые дома. Но в прежнее время здесь, в Нориешах, вряд ли можно было сыскать усадьбу богаче. Старый Бушманис был помешан на этом. Про него сказано — хоть в брюхе щёлк, лишь бы на брюхе шёлк. Что у тебя в желудке — каша на воде или жаркое, никто не видит, а что на тебе — видят все. Любил покойник пустить пыль в глаза. Но кому здесь, в медвежьем углу, восхищаться этим великолепием? Разве грибники или ребятишки забегут в полдень на загон Межакактов, где рдеет самая крупная земляника…

Да и само название Межакакты, что значит «Лесное захолустье», не бог весть какое звучное. Старый Бушманис долгие годы придумывал другое, да так и умер, не придумав ничего.

Теперь их осталось трое в пяти комнатах Межакактов. Две комнаты огромные, как сараи. Да, правда, ведь их теперь четверо. Ещё Гундега. Хоть немного оживлённее стало в доме. Как в те времена, когда в комнатах звенел голос Дагмары. Нет, конечно, никакого сравнения, Илма права. Гундега совсем взрослая, такая тихая, худенькая, светловолосая.

Окно наверху открыто, она уже встала, наверное. Из трубы идёт дым, значит, проснулась и Илма. Что же из того, что воскресенье? Привычка будит усерднее и точнее петуха.

Через некоторое время Лиена увидела, как Илма с Гундегой вошли в сад и нагнулись под яблонями. Нери громко и сердито тявкал на Гундегу. Чужая — значит, надо облаять и выгнать… Возможно, и привыкнет к девушке. Лаять, конечно, перестанет, но вообще… Еду не берёт ни от кого, кроме неё, Лиены, и Илмы. Даже от Фредиса не берёт.

В сердце точно заноза вонзилась — брал ведь и от Дагмары тогда, прежде! А теперь признаёт лишь их двоих. Такая привязанность приятна иногда, но раздражает своей тупой ограниченностью. Тупая любовь. Можно ли так сказать про любовь? Тупая ненависть…

Кажется, Нери чувствует, что она его не любит, по крайней мере любит не так, как любила весёлого, простоватого лопоухого Бамбулиса, который не отказывался от лакомых кусочков, предлагаемых ему чужими, и при этом виновато косился на Лиену.

Илма направляется сюда, в фартуке у неё несколько яблок. Немного поодаль за ней — Гундега.

— На, возьми, мать, это мягкое.

Яблоко румяное и мокрое от росы. Оно приятно холодит ладонь Лиены.

— Ешь!

Илма подняла глаза. Мать смотрела на Гундегу.

«Это хорошо, что Гундега пришлась матери по душе…» — говорит себе Илма, и не просто говорит, но и убеждает себя в этом, ощущая, как в груди пробуждается привычная старая обида. Обида жила в ней почти всю жизнь — так в потухшем костре под слоем золы порой долго тлеет раскалённый уголь.

Теперь мать смотрит на Гундегу — до этого она так же смотрела на Дагмару. А она, Илма? Ведь родная дочь! Кормилица! Каждый раз, когда Илма замечала этот одухотворённый взгляд матери, она чувствовала себя отвергнутой, ограбленной и не взрослой Илмой, а трёхлетней девочкой, подглядывавшей в щёлку двери, как мать качала маленького братика, крошечные беспомощные ручки которого оказались, к её удивлению, достаточно сильными, чтобы оттолкнуть прочь её, первенца…

«Пусть так! А Гундега хоть и родственница, но всё же чужая. Дагмара ведь была совсем чужая. Тогда как я…»

Пальцы Лиены поглаживали румяную блестящую поверхность яблока.

— Ешь же! — неожиданно резко приказала Илма и сама испугалась своего тона.

Лиена взглянула на неё удивлённо, но откусила кусочек.

— Каждую осень я думаю: как всё же беден наш сад, — сказала Илма уже спокойно.

— Беден? — искренне удивилась Гундега. — Нынче такой урожай!

Илма усмехнулась.

— Я не о том. Сортов мало. Теперь, осенью, только серинка, да пепин, да ещё антоновка. Летние сахарные. И всё… А где розовая яблоня, клубничная? У моей родственницы по мужу есть даже Жёлтый Рихард…

Илма произнесла это название с нежностью, словно девушка — имя возлюбленного. Гундега даже ясно представила, как этот Рихард выглядит. Молодой стройный парень с вьющимися волосами. Её только слегка смущало определение «жёлтый». Лицом, что ли? И стоило лишь вообразить жёлтое лицо, как привлекательный образ померк. Гундега невольно усмехнулась про себя: «Ну и фантазёрка я!»

— И всё-таки в конце недели я съезжу к Матильде, — продолжала Илма, точно кто-то собирался её отговаривать. — Привезу с полпуда этого Жёлтого Рихарда, чтобы в воскресенье к столу подать что-нибудь необыкновенное. Как ты думаешь, мать?

— Что я могу думать? — равнодушно ответила Лиена. — Делай, как хочешь!

— У тебя много яиц накоплено?

— Восемнадцать.

— Только-то?

— Сама знаешь. Не несутся. Не понимаю, почему нынче куры так рано линять начали.

— Мне потребуется не меньше двадцати пяти.

— Может, обойдёшься двумя десятками? А то мне даже на клёцки не хватит.

— Ничего, сварим клёцки после праздника. Не могу же я испечь торт величиной с ладонь. Не нищие какие-нибудь! — И вдруг, вспомнив, злобно прошипела: — Знаешь, эти тоже в воскресенье устраивают.

— Кто?

— Сельсовет. Проезжала мимо — на столбе объявление. В двенадцать.

Илма выжидательно посмотрела на мать.

— Пусть устраивают, — ответила Лиена.

— Тебе всегда всё безразлично!

Лиена промолчала.

— А я привезу из Сауи розы! — заявила Илма с плохо скрытым вызовом в голосе.

— Ну, это уж ни к чему, — кротко возразила Лиена. — В своём саду…

— В своём саду, ты говоришь? — прервала её Илма, но уже не так резко. — Хорошо, пусть будет, как ты хочешь. Брату…

И, пристально посмотрев на мать, с расстановкой сказала:

— А на могиле отца всё-таки будут белые розы из садоводства Сауи!

Это была месть. Месть за тёплый, лучистый взгляд, которым Лиена смотрела на некрасивую и почти совсем чужую девушку. Мелкая, но сладкая месть.

Лиена опять промолчала.

— Гундега! — неожиданно обратилась к девушке Илма.

По тому, как вздрогнула Гундега, было ясно, что из всего сказанного она не поняла ни слова и что мысли её были далеко. На узком личике — смущение, точно у школьницы, неожиданно вызванной к доске.

Илма невольно улыбнулась.

— О чём ты задумалась, Гунит?

— Просто так… Смотрите, тётя, как хороши берёзы, точно янтарные.