Регина Эзера - Их было три

— Видите ли, в Межниеках многое делалось не так, как надо, — уклончиво ответила Матисоне.

— Значит, труднее? — взволнованно заключила Гундега.

— Я никогда не искала лёгкой жизни, — просто ответила Матисоне.

Они замолчали, и стало слышно, как за стеной, в соседней комнате, играет радио и кто-то насвистывает. Это могла быть только Жанна. Они с минуту прислушивались к этому необычному концерту и, переглянувшись, улыбнулись друг другу.

— Мне здесь так хорошо, что даже не хочется уходить, — застенчиво сказала Гундега, оттаяв в тёплой атмосфере этого дома.

— Так оставайтесь, — предложила Матисоне.

Гундега рассмеялась, пытаясь скрыть смущение после невольной откровенности:

— Я пошутила.

— А я говорю серьёзно.

Гундега грустно покачала головой.

— Межакакты и так почти совсем опустели. Нас там только три… В таком огромном доме… — Подумав, она прибавила: — Но работать я бы пошла, если…

— Хорошо, можете приходить работать. Через неделю отделим от племенных свиноматок поросят, и у вас будут питомцы — восьми- и десятинедельные хрюшки… как ваш бедный Лишний.

За стеной щёлкнул выключатель приёмника, затем раздался стук в дверь, и в ней появились огненные кудри Жанны.

— Ты вовремя пришла, Жанна, — сказала Матисоне. — Видишь ли, тут будет ещё одна читательница твоих брошюр по свиноводству.

— Ура! — воскликнула Жанна. — Скоро наши хрюшки будут по-свински приветствовать принцессу Межакактов!

Затем, распахнув настежь дверь, ведущую на кухню, она вызывающе и дерзко крикнула, чтобы Арчибалд слышал в своей комнате:

— Я только должна предостеречь тебя от брата, Арчибалд на редкость придирчивый субъект.

Затаив дыхание она с минуту прислушивалась и, когда раздались шаги брата, так же вызывающе, с шумом захлопнула дверь.

Это случилось через два дня после того, как Гундега гостила у Матисоне и Жанны. С утра в Межакактах, жуя сено, стоял запряжённый Инга. Потом Симанис вместе с Илмой уехали на лесосеку. А после полудня во двор завернула грузовая машина, в кузове её стояли сани с задранным кверху передком, а возле них неподвижно лежал уже почти остывший Инга.

Сани спустили на землю, и Симанис оттащил их в сторону. А околевшего коня просто выбросили из кузова, и машина уехала.

Гундега склонилась над Ингой. Уши его были холодные. Морда ещё не утратила приятной бархатистости, но тоже уже остыла. Си мание сходил под навес и принёс оттуда большую клеёнку; не глядя на Гундегу, молча накрыл клеёнкой труп коня, зачем-то заботливо подоткнув её со всех сторон. Войдя немного спустя на кухню, Гундега вновь увидела Симаниса, он сидел, неподвижно уставившись в степу. А Илма продолжала, видимо, давно начатый и уже успевший надоесть разговор. По лицу Симаниса нельзя было понять, доходят ли слова до его сознания. Когда Илма умолкла, он даже вздрогнул.

— Ты не согласен? — переспросила Илма и, не дождавшись ответа, заметила: — Тогда какой нам был смысл нанимать машину и везти его сюда? Зарыть можно было и в лесу. А какие могут быть возражения у лесничества — это не их копь, а твой, ты его вырастил…

— Именно поэтому, — отрывисто проговорил Симанис. — Я его ещё жеребёнком помню.

Это прозвучало не по-мужски бессильно и поэтому очень грустно.

— Он умел находить хлеб в кармане и открывать дверь…

Илма с сожалением посмотрела на Симаниса, как, вероятно, посмотрела бы на мальчугана, который из непонятного упрямства не хочет расставаться со старой полинявшей лошадкой с оторванным хвостом.

— Брось, Симанис! Инга околел, и ему всё равно — зароем ли мы его или отдадим на корм лисицам. Он хорошо работал, но ведь тем, кто выращивает лисиц, нужен корм.

— Мне до этого нет никакого дела, — резко возразил Симанис.

— Ты рассуждаешь, как дитя. — Илма пожала плечами. — Тебе радоваться нужно.

— Что?! — угрожающе переспросил он.

Но Илму это не смутило:

— Да, радоваться, что можешь заработать, не шевельнув пальцем. Я берусь всё устроить. Найти покупателей, продать. Когда всё будет закончено, приходи и получи денежки. Половина тебе, половина — мне за все хлопоты. Другой бы спасибо сказал, а ты ещё…

Симанис, не говоря ни слова, встал и вышел. Илма бросилась за ним.

Гундега видела, как Симанис шагал большими шагами, угрюмо опустив голову, а Илма, немного отстав от него, Шла сбоку, лёгкая, стремительная, точно стрекоза. Гундеге пришло в голову это сравнение. И тут же вспомнилось, как однажды она была огорчена и разочарована, прочитав в каком-то журнале, что это прелестное серебристое крылатое существо — свирепый хищник.

— Куда ты идёшь? — спросила Илма у Симаниса, когда они подходили к сараю.

— За лопатой и киркой.

— Ты с ума сошёл! Тогда забирай своего коня и зарывай в лесу.

В приступе злобы она кинулась за Симанисом в сарай и почти вырвала у него из рук лопату.

— На своей земле я не позволю закапывать!

Они оба держались за лопату, каждый за свой конец. Симанис знал — у него хватит сил отпять её у Илмы. Понимала это и Илма. Но она знала Симаниса…

Да, конечно, он не сопротивлялся. Выпустив из рук черенок лопаты, он только сказал:

— Я что-то нигде не вижу твоей земли. Здесь земля колхоза и лесничества.

— Нет, она моя. Сюда могут приходить и уходить всякие временные хозяева, они могут топтать мою землю, но, к счастью, унести её не могут.

— Значит, мне придётся взвалить Ингу на сани и самому впрячься в оглобли? — понуро спросил он.

Но Илма рассмеялась и ласково дотронулась до его плеча.

— Ты точно белены объелся! Ну, чего мы спорим, как дурные. Ни ты, ни я не настолько богаты, чтобы зарыть добро в землю и гноить. Инга околел, и никакая жалость не воскресит его. Он был уже стар, наш бедный Инга. Допустим, что сегодня не случилось бы этого несчастья на мосту, сколько он ещё прослужил бы тебе — год, два… Мы ведь это отлично понимали — ты и я, и не раз об этом говорили…

Симанис молчал, но его сопротивление было сломлено. Упрямо поднятые плечи опустились, поперечная морщина на лбу разгладилась и стала незаметной, лишь возле рта залегла глубокая борозда, которую могла заровнять только улыбка.

— Ты слишком чувствителен ко всему. — Илма обняла Симаниса. — Но именно за это я и люблю тебя.

Лицо Симаниса мгновенно изменилось, глаза немолодого усталого человека вдруг вспыхнули тёплым ласковым светом.

Он склонил голову на плечо Илмы, и она потрепала его слегка вьющиеся волосы, тут же отметив про себя, что они наполовину уже поседели…

Они стояли, обнявшись, в сарае, по всем щелям которого гулял озорной, свежий весенний ветер. Как бы было хорошо и приятно, если бы Симанис мог избавиться от одной назойливой мысли. Он старался ни о чём не думать, наслаждаясь желанной, манящей близостью Илмы, но перед глазами упорно возникал оставленный во дворе под клеёнкой Инга. И Симанису казалось, что это ещё одна расплата за тепло рук и губ Илмы, за редкие, полные юношеского блаженства ночи, проведённые за белой дверью её комнаты. Ведь он поступает против своих желаний и убеждений. Ему стало совестно перед самим собой, и минутное очарование рассеялось. Неожиданно подняв голову, Симанис заметил на губах Илмы улыбку сожаления.