Леонид Огневский - На другой день

— И что же успела проделать на подсобном воровская компания, выяснилось на следствии?

— А что делают мыши, когда кот Васька обленился, ухом не ведет?

И Тамара рассказала, как заворовались токмаковские агроном, бухгалтер и заведующий продуктовым складом Сперва по копейке, по рублю совали всяк в свой карман, примут из теплиц сто килограммов помидоров и огурцов, по документам проведут девяносто, за остальное деньги себе. Но аппетит приходит во время еды: стали сплавлять на сторону не только овощи, но и молоко. Прошлым летом даже маскарад с пожаром устроили, чтобы нажиться.

— Это когда у них сено на еланях сгорело?

— Сгорело! — хохотнула Тамара. — Дым был, а огня не было! На бумаге то они заготовили сено, сметали в стога да так же на бумаге и сожгли. В общем, обогрели руки. — опять хохотнула Тамара, — даже на пожаре в кавычках!

— А что вам, не понимаю, смешно? — с укоризной сказал Павел Иванович. Он и себя-то не меньше, чем ее, укорял — проворонил компанию жуликов.

Тамара тряхнула гривой желтоватых, подпаленных горячей завивкой волос.

— Прикажете плакать? Да ну их… к бесу! Они пакостили, а мы разбирайся, ночи не спи. Надоело! По крайней мере, было на фронте: привезут с передовой линии задержанного, ощупает его контрразведка "Смерш" — из фрицевской школы, шэпэ, еще тепленький! А тут… всякое барахло. Ну что с ним возиться?

— Пришьете статью — и делу конец?

— А что еще? Панькаться с ним? Ух! — обессиленно выдохнула Тамара. — Все люди как люди, одна я несчастная, с меня двойной спрос, ни от кого ни капли сочувствия. — Она достала из затасканной сумочки тюбик помады и принялась подкрашивать губы. — Я думала, хоть вы посочувствуете по-приятельски — вон какое тепло стоит, — Тамара кивнула на раскрытое окно с парусившей занавеской, — люди по паркам гуляют, за город ездят, отдыхают на воздухе, не одной же работой, будь она проклята, жить.

Теперь Дружинину было понятно, зачем пожаловала сотрудница прокуратуры.

— Оставим все это, Тамара Григорьевна, — сказал он, хмурясь.

— Ну ладно, пойду, — не обиделась она, — спасибо за добрый совет.

— Будьте здоровы, передавайте приветы старикам.

Вслед за Тамарой Павел Иванович вышел из заводоуправления. Хотелось дохнуть свежим воздухом, как-то подумать еще обо всем, что произошло. Но едва спустился по лестнице, чтобы пройти под тополя в скверик, — к подъезду подкатилась машина.

— А-ха, вас-то мне и надо! — воскликнул, выскакивая из передней кабины Абросимов. — Погибаю, Павел Иванович, одна надежда на вас.

Дружинин остановился.

— Не знаю, чем смогу помочь.

Сели рядом на скамью в тени ветвистого тополя.

— За город просится всем коллективом народ. "Сади, дирекция и партком, на грузовые машины и вывози, хотим дышать хвойным воздухом".

— Своего, положенного требует народ.

— Да, получается-то, Павел Иванович, смешно: живем в Сибири, а видим ее из окна, через одинарные рамы летом и двойные зимой. Но ведь транспорт…

— Транспорт? — Дружинин помедлил. — Транспорт, Михаил Иннокентьевич, придется выделить, уважить людей.

Поговорили о трудностях с транспортом, главное — с горючим, о плане — выдержать бы по всем рубрикам план. Абросимов пожаловался на цех ширпотреба: и половины месячного не дал, из-за кастрюль, ведер и сковородок теперь строит козни управляющий банком.

— С крупным вырвались, так с мелочью остались на полпути, — продолжал он, разглаживая поля соломенной шляпы, — одну дыру залатал, смотришь, появилась вторая, голову вытащил — увязли ноги, ноги выволок — застряла где-нибудь голова. Когда кончатся трудности?!

— Тяжело? — хмыкнул Дружинин. — Волей-неволей будешь ловчить, врать, делать приписки, втирать очки себе и другим, как Подольский?

— Этого — никогда! Ни при каких обстоятельствах! Я только хочу знать: когда кончатся трудности?

— Пока живем и работаем, будут.

— Нет, нет! — решительно возразил Михаил Иннокентьевич. — Старая формула "наши трудности — трудности роста" должна быть отброшена, она начинает оправдывать нашу неорганизованность, бестолковщину. А нам нужен порядок и… прочь эти угнетающие и оскорбляющие человеческое достоинство трудности! Можно без них.

Дружинин поглядел на него с боку: золотые слова! Но директор уже молчал, глядя себе под ноги. Солнечный зайчик, пробившийся сквозь листву тополя, осветил редкие его волосы на макушке головы, глубже прорезал страдальческие морщинки на выбритой щеке. Павел Иванович рассказал то, что узнал от Тамары; Абросимов еще больше ссутулился.

— Неприятно. Тень падает на всех нас.

— Падает, — подтвердил Дружинин.

— Тут подвизался один вороватый, сверкал талантами, пока не разобрались, что обманный блеск, там компания воришек… Что делается? Причины всему?

Павел Иванович досадливо рванул листок с низко опустившейся тополевой ветки.

— Говорим много, делаем мало. О бдительности говорим, а где она? И я мало ли декламировал: "Охрана социалистической собственности, бдительность!" — и вот тоже проворонил… заместитель директора по хозяйственной части.

— Бдительность… — повторил Абросимов. — "Люди, я вас любил, будьте бдительны!" — разве можно забыть завещание милого Фучика? И чтобы ни одного грамма металла не потерять, ни одной гайки, чтобы копейка не улетела на ветер, и в этом тоже смысл бдительности. Но, Павел Иванович, это не все. — Михаил Иннокентьевич встряхнулся. — Есть и другие, более основательные причины многих возмутительных безобразий. Иначе откуда бы взялись наглецы и циники, наподобие Подольского? Кстати, на днях получил директиву за его подписью, значит, втерся опять в министерство.

Дружинин посмотрел на него с недоумением.

— Отсылайте ее обратно!

— Так вот: где бы взялись наглецы и циники или эти прохвосты и воры типа бывшего агронома с подсобного? Право, в нашей жизни что-то не так. И очень прискорбно, что в силу обстоятельств в сети негодяев попадает такой человек, как Михал Михалыч, сам по себе не злой, душа нараспашку. Сидит, наверно, сейчас и горюет, ухватившись за голову.

— За так называемую голову, — глухо сказал Павел Иванович.

А на узком полуострове, врезавшемся в реку, в деревянном домике с низким давящим потолком в это время, действительно, сидел, уткнувшись головой в ладони, Михал Михалыч Он так сидел уже сутки, даже ночевал здесь. Когда кто-нибудь приходил и начинал говорить, он будто бы слушал, потом встряхивал головой: "А?" Оставшись один, опять думал, думал… Они крали, а он, сидя рядом, ничего не видел, не знал, он даже не спросил, а кто они, откуда взялся этот пройдоха Вадим?

И Михал Михалыч рвал на себе бесцветные волосы. Захватывал их десятью пальцами и рвал.

Дома Павел Иванович попробовал заняться чтением — не читалось. Отложил журнал в жидких корочках, вынул из распечатанного конверта письмо. Но и письмо отложил в сторону, рука опять потянулась к журналу, начала машинально перелистывать его… А ведь Абросимов прав: жулья, циников, наглецов расплодилось, — есть же коренные причины всему. Право, нужен всеочищающий ветерок, да такой, чтобы пронесся по всей стране с востока на запад! Так, пожалуй, думал и Михаил Иннокентьевич, только постеснялся сказать; он и раньше намного острей улавливал ненормальности в жизни, у него гибче ум, не оледеневшее, как у некоторых других, сердце. То, что его больше беспокоят сегодняшние носители зла, а не вчерашние, иной раз призрачные, — и в этом есть свой резон: нельзя без конца жить подозрениями в отношении тех, кого в дикие условия ставила боязнь смерти, война.