Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

— Сапалы, сынок, не сердись, — спокойно проговорил Пудак-ага, нисколечко не задетый его горячностью. — Каждый колхозник — мой родственник. Мы все, живущие здесь, друг для друга не посторонние люди. Так что ты тоже на старайся нас обидеть. Может, думаешь, в этой глуши председателю больше некого найти для выпаса овец? Заблуждаешься. Это прежде было так: если кому-то выпадало пасти овец в песках, люди это воспринимали как тяжелую повинность. Теперь они за отарами не ходят. На мотоциклах ездят.

У каждого радиоприемник с собой. По вечерам телевизор смотрим, как и ты в своем городе. Словом, не думай, что Вепалы ничего не видит, кроме песков да овец. И пусть не покажется, будто я пытаюсь тебя в чем-то переубедить. Хочешь, вели брата в Ашхабад, в Москву вели. Лишь бы на нас не обижались.

Сапалы почувствовал, что все-таки обидел председатели. Улыбнулся и примирительным тоном сказал:

— Нам не за что друг на друга обижаться, Пудак-ага. Конечно же вы всем желаете добра. Кто этого не знает…

Но тут вмешался в разговор завфермой и чуть не испортил все дело.

— Пудак-ага, сейчас как раз очень и очень много работы, — напомнил он. — Если Вепалы надумает уехать… то хотя бы через месяц-другой…

Председатель досадливо махнул рукой:

— Пусть это решают сами братья. Если Вепалы пожелает завтра оставить свой чабанский посох, завтра же на его место найдем человека.

Стоило Сапалы поглубже вздохнуть, верблюд сразу это замечал и принимался ерзать: "Ага, ты еще жив, каналья? Так вот тебе, вот!.." Возвышаясь над своей жертвой, скособочив шею, он сейчас напоминал огромного старого коршуна, цепко ухватившего когтями добычу и не собиравшегося ее упускать.

Солнце приближалось к зениту, грело все жарче и жарче. Песок раскалился. Голову уже невмочь стало держать на весу, и она, казалось, легла на раскаленную сковородку. Откуда-то взялись две мухи, два пакостных созданья. Садились на глаза, норовили влезть в нос, в уши. Единственное, что мог себе позволить Сапалы, — это морщить лицо или, выпячивая нижнюю губу, резко дуть, пытаясь согнать их, но эти мерзостные твари, кажется, понимали, что человек совершенно беззащитен. Они так обнаглели, что под самым его носом устроили настоящую драку, ползали по щекам, жужжали возле уха.

Мухи ни разу не сели на блестящие монеты. Они досаждали только Сапалы, будто ему было мало своих мук…

Через семь дней справили поминки. Собралось много людей. Были соблюдены все обрядовые ритуалы. А когда под вечер все разъехались и братья остались вдвоем, Сапалы приступил к осуществлению своего плана. Готовясь к беседе, он долго думал, с чего начать.

Вепалы подбросил в печь несколько сухих саксаулин и задумчиво смотрел, как разгорается огонь; лицо его в отсветах пламени становилось словно бы медным.

— Что ни говори, брат — это брат, а чужие люди и есть чужие, — вздохнув, проговорил Сапалы. — Закончились поминки, и все разошлись по своим домам. А мы вот вместе. Хорошо бы нам и вовсе не расставаться. А?.. Я, конечно, претензий к людям не имею, ведь у каждого свои заботы. И у нас — свои. Словом, вот что я тебе хочу сказать, брат… Я уже посоветовался с Пудак-агой, он мне не задумываясь ответил: "Я не могу не согласиться с тобой, Сапалы!" И старики, с которыми я разговаривал, сказали так же. Надеюсь, и ты согласишься, брат…

Вепалы оторвал взгляд от огня, посмотрел на брата:

— О чем ты?

Тот отвел глаза, помедлил.

Чайник на плите заклокотал. Вепалы снял его с огня. Вода, проливаясь, зашипела, от чугунных кружков повалил пар.

Заваривая чай, Вепалы гадал: "Интересно, о чем он мог советоваться с башлыком и стариками? Если с ними советовался, то наверняка не о пустяках. Может, хочет взять кое-что из вещей, собранных матерью? Сказал бы уж прямо: так, мол, и так. Да нет, не может быть… при чем тут башлык, старики? Как будто мы сами не сможем договориться…"

Пролившаяся вода пригасила огонь в очаге. Поленья дымились. Вепалы маленькой кочергой придвинул их к середине, где было побольше жару. Дрова затрещали, в печи вновь загудел, приплясывая, огонь.

— Согласись, Вепалы, нам нельзя так жить. Два родных человека, а находимся в разных местах. Теперь нет смысла тебе тут оставаться.

"А-а, вот с чем-ты… А я-то думал…" — усмехнулся про себя Вепалы, наливая в пиалушки чай.

— Да, брат, давай-ка отсюда уматывать вместе. У Кейик-джан нету матери, так пусть хоть отца не лишается.

Сапалы намеренно упомянул Кейик. Брат даже в лице изменился, закрыл глаза и, казалось, забыл обо всем на свете: и песок, который так любил ощущать под босыми ногами, и кривой, отполированный его руками чабанский посох, с которым не расставался, и зеленые пастбища, и прекрасные запахи пустыни, — все, все на свете позабыл Вепалы, как только ему напомнили про дочь…

Он медленно открыл глаза и опять уставился на огонь. Он любил смотреть на огонь. Наверное, все чабаны это любят. В холодные темные ночи в пустыне нет ничего прекраснее огня.

Дрова в печи уже превратились в рубиновые угольки и постепенно покрывались белесым пеплом. Через минуту-другую останется одна зола, огонь исчезнет. Только что полыхал, весело плясал — и вот уже нет его. Так и человек. Сегодня жив, а завтра…

Вепалы вздохнул, снял с головы ушанку и снова надел.

— Ты по-своему прав, брат…

Сапалы проснулся от шороха. Видимо, было уже за полночь. В узком проеме открытой двери виднелось фиолетовое небо с густо, рассыпанными по небу звездами.

Братья в комнате находились вдвоем. Вепалы повернулся на другой бок, и под ним опять зашуршала солома, толстым слоем постланная под кошмой. Сапалы подтянул к подбородку стеганое одеяло, проворчал:

— Что ты все ворочаешься? Сам не спишь и другим не даешь.

— А?.. Да… Извини, братишка. Спи, спи…

— И ты спи. Погоревали — и хватит. Охами да вздохами умершим не поможешь. О себе надо подумать.

— Верно говоришь. Только я сейчас совсем о другом… Вчера в пустыне набрел я… Гляжу, валяется под ногами… Все думаю, правильно ли я поступал? Сам-то я, конечно, считаю; что правильно, а шайтан говорит: "Неправильно!"

— Что? Что ты увидел? — Сапалы приподнялся на локте.

— Да ладно, оставим этот разговор. Тебе лучше этого не знать. А то убежит от тебя сон, как от меня…

— А все же? Что за манера у тебя — начинать разговор и недоговаривать? — вспылил Сапалы.

— Не стану я об этом рассказывать, уж прости… отец.

Странно прозвучало это слово в устах старшего брата по отношению к младшему, но в этом была своя истина.

Отец в первый же год войны погиб на украинской земле. А спустя всего два месяца у Вепалы появился братишка. Соседки сказали: "Душа Сапалы вернулась. Недолго пробыл бедняга на том свете, скорехонько воротился назад". И личиком младенец точь-в-точь походил на отца. Его и нарекли Сапалы.