Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

— Старая история: не знает предмета, а обвиняет преподавателя! Пусть докажет…

— И докажет! Люди видели, как ты хватал ее за руку, вот у меня даже расписка есть свидетеля. — Я показал ему издали записку, которую нашел у себя в кармане. — Да еще и я подтвержу: вот уже трое. И могу подтвердить, что Марал в десятилетке по этому предмету получала пятерки. Неужели теперь не смогла ответить хоть на тройку? Могут и создать по нашему требованию комиссию, которой Марал сдаст экзамен… Да твое поведение в 88-й аудитории… Не слишком ли тяжела окажется твоя вина?.. Не согласишься, буду говорить с ректором, с деканом, с министром, даже с твоей женой… Неужели никто не услышит? Не думаю: так у нас не бывает. Я не угрожаю, не уговариваю, а только предупреждаю.

Пару минут он молчал. Потом облокотился на спинку переднего сиденья, повернулся ко мне:

— Ладно. Мы мужчины. Пусть разговор погаснет между нами без дыма. А Марал может завтра зайти с зачеткой ко мне.

— Согласен… Но ты не выслушал моего предложения!

— Слушаю.

— Если Марал не знает предмета, почему не поставил "неуд" в ведомости, а таскаешь девушку по аудиториям? С какой педагогической целью?

— Не слышу предложения, это вопрос.

— И не спекулируй широтой: мол, поставлю в зачетке оценку! Марал сейчас уже неважно, какую ты поставишь оценку: больше она к тебе обращаться не будет.

— Чего же она хочет?

— Сейчас пойду к ней, буду уговаривать, заберу вещи, уже, наверное, уложенные… Ведь чем больше минет времени, тем больше людей узнает об отъезде. Если она согласится и придет к тебе, то прежде всего извинись. Это для нее важнее отметки: чтоб исправить ошибку, тоже необходимо мужество.

— А кто тебе Марал?

— Землячка. Соученица. И если говорить до конца…

— Невеста?

— Пусть будет так…

В тот момент я был уверен, что говорю правду.

Преподаватель снова умолк. Молчал долго, смотрел на осыпанные снегом деревья, отвечал кивком на приветствия знакомых… Тут подъехала черная "Волга", и вышел ректор нашего института в сером кримпленовом пальто, в светлосерой папахе.

Решидов тяжело вздохнул:

— Позови Марал!

Голос звучал глухо.

— Сюда позвать?

— Приходите в 88-ю…

До глубокой ночи мы вдвоем готовились к семинару. Затем я провожал Марал. Она взглядывала на меня внимательно и тут же опускала голову. Не раз думал: вот тут надо сказать девушке, что любишь… И всякий раз слова застревали в горле, овладевала нерешительность. Ведь Марал девушка, а я был женат, у меня есть ребенок. Вдруг сдвинет брови и возразит: мол, тебе, парень, надо рубить дерево по себе, поищи-ка лучше разведенку! Тогда умру на месте от стыда, от позора, от разрыва сердца…

Но неужели я так безумно влюбился!

…В тот день был болен староста, и вместо него стипендию студентам раздавала Марал. Но я-то получал меньше других: вычитали алименты. Ох, как волновался: а если спросит, отчего мне меньше? Жаль, не было случая рассказать раньше… Но Марал не спросила, а просто отсчитала и протянула деньги: алименты уже были удержаны бухгалтерией.

…Как-то после занятий возвращаясь домой, в дверях общежития столкнулся с Марал и ее подругой Наргиз.

— Здравствуйте, девицы-красавицы! Далеко ли собрались?

Марал поколебалась, но ответила:

— Тетя прислала телеграмму. Едем встречать в аэропорт.

Кивнула и ушла с Наргиз. Хотелось спросить: можно, и я с вами? Но почувствовал: девушкам будет неловко, я окажусь лишним.

На следующий день тетя приехала к девушкам в общежитие. Но Марал не пригласила меня и не познакомила. Только после угостила дыней, которую привезла тетка. Помнится, тогда не мог понять: уж не стесняется ли Марал показывать меня родственникам?

Как-то гуляли мы по берегу Каспия на бульваре, море дышало освежающим ветром, концы косынки на шее Марал шевелились, будто жестикулировали, что-то рассказывая. Потом мы сидели на скамейке, ели мороженое. В тот раз я твердо решил, что поведаю ей историю неудачной своей женитьбы, но не знал, как начать, был неловок, взволнован, мрачен.

— Что с тобой? — спросила она в конце концов. — Настроение плохое…

— Да нет… тебе показалось…

На приморском бульваре прохаживалось немало разных людей. Мимо прошли два веселых студента с магнитофоном, который играл модную в те годы песенку "Парней так много холостых, а я люблю женатого…". Пока студенты проходили возле нас, Марал невозмутимо глядела на море, но едва прошли — прыснула и лукаво взглянула на меня.

— Почему ты смеешься? — спросил. — Ох, кажется, знаю, почему…

— Я чувствую: ты приготовился рассказать что-то невеселое. Ладно, магнитофон помог, а то и сейчас не решился бы.

— Ты все знаешь?!

Марал сделалась серьезной.

— Ага! Недавно попросили помочь девушкам из студенческого отдела разобрать документы. Ну и прочитала твою автобиографию… Ты не сердишься? Или хотел сохранить прошлое в нерушимой тайне?

— Всем и каждому болтать не собираюсь. А тебе сказать давно хотел, да все не получалось. Вот и сегодня…

— Не нужно, Мерген! — Взяла меня под руку и поднялась; поднялся поневоле и я. Медленно пошли прочь от скамейки. — Какое имеет значение, что ты был женат? Просто нам надо сперва определиться в жизни, окончить институт…

— Еще два года учиться!

— Что ж делать… Ты несравним со здешними парнями. Считаю тебя настоящим другом, чудесным человеком. Но очень прошу: не надо говорить о любви. Хорошо?

Помолчали.

— Что ж, так и будем всю жизнь оставаться друзьями, да?

— Время покажет, Мерген…

…Положили в больницу с аппендицитом, сделали операцию. Каждый день являлась Марал. Как только разрешили вставать, мы с ней уходили в больничный сад, и там она показывала конспекты, записи лекций, рассказывала о семинарских занятиях: заботилась, чтоб я не отстал. В ту пору я решил не говорить больше о любви, даже сторонился как мог. Но куда спрячешься в больнице? Уверял, что незачем так часто приходить, а Марал все равно приходила.

В то время мы понимали друг друга с полуслова, даже по взгляду, по усмешке.

И я ощутил, что вновь разгораюсь жарче и жарче. Клал, бывало, ладонь на ее мягкую горячую руку и гладил. И понимал: мне нужна только Марал, одна Марал! Без нее не будет счастья…

…Если б в ту далекую осеннюю ночь я не вернулся неожиданно домой, мы с Айной до сих пор считались бы мужем и женой. Но разве это можно назвать жизнью: без любви, без верности, без доверия?

Тогда я был чодуком — помощником у чабана — на отгонном пастбище километрах в ста от колхоза. И вовсе не собирался домой, но в колхоз отправлялась машина с шерстью, настриженной с наших овец. Как было не соблазниться: повидать маму и жену, отдохнуть дома в чистой постели… Утром машина вновь возвращалась на пастбище…