Франтишек Гечко - Святая тьма

Последний из интеллигентов, ожидающих у входа в винный погребок, был не слишком образованный, но зато умудренный опытом местный счетовод Алексин Челес, который так неустанно радел, чтобы что-нибудь не пропало, не рассыпалось и не пролилось, что преждевременно состарился и ослеп.

Правительственный комиссар Киприан Светкович подкатился к погребку, словно винный бочонок.

— Приветствую вас, дорогие гости! Как я рад, что вижу здесь почти все наше просвещенное общество! — радостно воскликнул он, пожимая по очереди холеные руки, не знающие физического труда. Выполнив таким образом долг хозяина города, он вошел вслед за Алоизом Транджиком в погребок и снова затянул сладким голосом:

— Прошу пожаловать, уважаемые господа!

Городской винный погреб не был самым большим в Дубниках. У Светковича, у пиаристов, в католическом приходе, у винодельческого кооператива и даже у Кони-пасека погреба были значительно больше, но все дело было в том, что только здесь вино оставалось таким, каким сотворил его господь бог. Городской запас составляла сотня гектолитров старых вин. По мере расхода вина к запасам прибавлялись новые, лучшие сорта и убывали худшие. К проданным гектолитрам приписывались и "дармовые", а их было предостаточно, ибо город постоянно кого-нибудь благодарил за различные службы и услуги.

В углу около гигантской старой бочки с изображением святого Себастьяна был уже приготовлен столик с батареями бутылок и рюмок. Винодел, он же виночерпий, взобрался на бочки он цедил вино и был похож на большого двуногого комара.

Представители дубницкого народа не стали обмениваться рукопожатиями с господами. Они враждебно сбились в кучку, захватили в плен Алоиза Транджика и не отпускали его до тех пор, пока он каждому из них трижды не наполнил стакан. Именно столько понадобилось им выпить, чтобы избавиться от смущения.

Интеллигентам тоже было не по себе. Их раздражало, что "народ" оказался таким неучтивым, и огорчало, что они никак не могли подыскать вескую причину, чтобы немедленно приступить к возлиянию.

Но расторопный нотариус все же нашелся.

— Уважаемые господа! — начал он. — Мы собрались сегодня для того, чтобы сердечно и искренне поздравить многоуважаемого пана Киприана Светковича, правительственного комиссара нашего города. На его долю выпала великая честь — стать председателем нашей славной, героической народной партии Глинки, которая только в нашем городе насчитывает более тысячи ста членов. Правда, это случилось в конце прошлого года, но, занятые важными делами, мы до сего дня не имели ни времени, ни возможности отметить это знаменательное событие. Теперь пришло время поздравить нашего первого бесстрашного борца за бога и народ. На страж!

— Слава ему! Слава! — зарукоплескала интеллигенция, благославляя про себя не Киприана Светковича, конечно, а Гейзу Конипасека, который так ловко нашел выход из затруднительного положения.

— Хорошо придумал, — подтолкнул мясника Бона-вентура Клчованицкий и подскочил с пустым стаканом к бочонку, где стоял Алоиз Транджик, разливавший мускат.

Когда к ним подошел со своим стаканом и Венделин Кламо, винодел шепнул ему на ухо:

— Гардисты собираются напасть на твоего зятя, Вендель… Когда стемнеет, пусть лучше не выходит из дому…

Венделин Кламо выпил мускат, поставил пустой стакан на бочонок, взял топор и вышел из погребка.

— Благодарю вас, господа, — ответил на поздравление правительственный комиссар. Он, конечно, понимал, что это поздравление — лишь плата за добрую выпивку, но все же чувствовал себя польщенным.

— Не благодари, Киприан, не за что! — крикнул Бона-вентура Клчованицкий, пробираясь с мясником к столу, за которым восседало "высшее общество".

Интеллигенты расступились.

Андрей Чавара смерил крестьянина взглядом.

— Кому оказали доверие наши высочайшие людацкие деятели, тому принадлежит и наше доверие, не так ли, пан Клчованицкий?

— Там, наверху, ему доверие, конечно, оказали, это так. Иначе и не назначили бы. Но плохо, что внизу ему нет доверия! У наших дубницких людаков он и пяти голосов не получил бы… Покойного Игиаца Крижана мы когда-то избрали единогласно… Если бы мы и нынче могли избирать кого хотели, то наши голоса получил бы Венделин Кламо. Ему мы доверяем, а не тебе, Киприан!.. Да где же он?

Бонавентура оглянулся, намереваясь чокнуться с Венделином, осмотрел погребок, прошел шагов десять к выходу, но железнодорожник словно сквозь землю провалился.

— Нет, Кламо доверия не заслуживает! — заявил Гейза Конипасек.

— Белый еврей, вот он кто! — выпалил гардист. Он видел, как ушел старик, и теперь не боялся его топора.

— Лучше бы вы оба помолчали! — разозлился Клчованицкий, недовольный тем, что железнодорожник ускользнул. — Да вы и не людаки вовсе! Вы просто ловкачи и в подходящий момент затесались к нам, когда у аграриев и социал-демократов начала гореть земля под ногами!

— Хам!

— Болван!

— Я удивляюсь тебе, Боно, — покровительственно сказал комиссар.

Бонавентура Клчованицкий — богатый крестьянин — смерил взглядом всех трех неприятелей поочередной пожал плечами.

— Можете ругаться сколько угодно, но я таким людакам, как вы, не верил и не верю.

— И я тоже! — заблеял Штефан Герготт.

Поняв, что надо как-то выходить из неловкого положения, господа снова ухватились за стаканы. Подвыпившего Бонавентуру Клчованицкого нельзя было ни выпроводить из погребка, ни заставить замолчать. Оставалось только споить его.

— Твое здоровье, Боно! — поднял стакан правительственный комиссар, чтобы подать пример остальным.

— Выпьем за дружбу, пан Клчованицкий, — льстиво улыбнулся главный городской нотариус.

— Не стоит нам ссориться из-за какого-то белого еврея, — презрительно добавил командир глинковской гарды.

Бонавентура Клчованицкий наверняка бы успокоился, потому что крестьянин всегда запутается, если господа вдруг пойдут ему на уступки, но тут произошло такое, чего никто не мог ожидать.

Капеллан Мартин Губай, который слишком часто прикладывался к зеленому велтлину, дошел до того состояния, когда даже у духовной особы, к тому же еще не слишком понаторевшей в церковной службе, вдруг пробуждается чувство справедливости. Оторвавшись от бочонка с изображением святого мученика Себастьяна, он протиснулся поближе к командиру глинковской гарды и громко, так что все слышали, спросил:

— Совесть у вас есть или вместо нее осталось одно голенище?

— В чем дело? — оцепенел гардист.

— А в том, что лучшего католика, лучшего людака, лучшего человека в целых Дубниках вы весь вечер обзываете белым евреем!

Венделин Кламо в глазах "сливок" дубницкого общества всегда был чем-то средним между вьючным животным и поденщиком. Уход чумазого железнодорожника из погребка лишь обрадовал их. Они объяснили это тем, что в их высоком обществе его начала мучить совесть. Не понимая, как можно считать этого грязного железнодорожника самым достойным человеком в Дубниках, они решили умерить пыл разгоряченного капеллана, и к Мартину Губаю сразу потянулись четыре стакана с чистым мускатом. Пиаристский патер протянул пятый: