Франтишек Гечко - Святая тьма

— Ах вот в чем дело! — заорал он в ярости. — Теперь я вижу, что вы одного поля ягоды! — он ткнул пальцем в Гранеца и комиссара. — Так-то вы записываете постановления! Значит, здесь указано, что болота должны быть осушены? Гляди, гром тебя разрази, гляди: не болота здесь, а черт с рожками и высунутым языком! — Разозленный виноградарь поглядел внимательней на бумагу и неожиданно для всех рассмеялся.

— Господа, поглядите, да это же наш комиссар Киприан Светкович! Нет, вы только поглядите, каков наш комиссар!

Заглянув в бумагу, капеллан и мясник тоже разразились неудержимым смехом, но глава города так свирепо повел глазами, что им пришлось замолчать.

Бонавентура Клчованицкий сложил листок вчетверо, удовлетворенно засунул его в карман и похлопал рукой по пиджаку.

— Это ваше постановление об осушении болот я теперь всем покажу у себя в шинке, так и знайте, мошенники! Пошли! — приказал он мяснику и железнодорожнику, словно своим подчиненным. — Пошли подальше от этих обманщиков!

— Куда вы? — опомнился комиссар.

— Прочь отсюда! — снова заорал шинкарь, подмигнув мяснику.

Он схватил железнодорожника под мышки и, словно перышко, поднял со стула. Кламо охотно двинулся вслед за ними — ему-то уж, во всяком случае, было все равно, идти или оставаться.

— Да погодите вы, сумасшедшие, мы тоже идем. — Комиссар, хотя его и душила злость, пытался смягчить озорную выходку помощника нотариуса. Подумать только, его, комиссара города и председателя глинковской партии в Дубниках, изобразить в виде обыкновенного черта!

Выйдя в скупо освещенный коридор, мясник вдруг вскинул перед кем-то свою ручищу.

— На страж, приятель!

На скамье в коридоре развалился пьяный полицейский Шимон Кнехт.

— Да оставь ты эту свинью, Штефан! — одернул его комиссар. — Сейчас не до него, надо еще решить с размножением, а то Братислава даст мне по шапке.

— В этом деле положись на господа бога, он щедр, — захохотал помощник нотариуса.

— Вот разведется пакости! — заржал мясник и выбежал из коридора вслед за своими приятелями.

Мучимый жаждой капеллан предложил передать это щекотливое дело городской Ассоциации католических женщин.

— Пусть дубницкие дамы пригласят с докладом кого-нибудь из специалистов по этому вопросу, например каноника Карола Корнхубера из Трнавы…

— Этот не подкачает! — расхохотался помощник нотариуса. — Он нашим женщинам такого ума вложит, что через год в Дубниках население увеличится ровно вдвое.

Обрадованный комиссар тут же вынес решение;

— Что касается увеличения народонаселения, постановляю: пусть об этом позаботится Ассоциация католических женщин во главе с председательницей Схоластикой Клчованицкой и в содружестве с каноником Каролом Корнхубером из Трнавы.

Довольный капеллан кинулся к выходу, таща за собой помощника нотариуса. Итальянское вино бродило в нем и настойчиво требовало, чтоб он выпил хотя бы литр еще чего-нибудь покислее.

— Так как же насчет белых евреев? — напомнил Киприану Светковичу командир глинковской гарды, когда они остались в коридоре одни. — Я ведь должен доложить начальству.

— Оставь ты меня в покое со своими евреями! — оборвал его комиссар. — Ты что, не видишь, что из-за болот все собрание разбежалось? Теперь ты хочешь, чтоб мы и на белых евреях себе шею свернули?

— Но мне нужна твоя резолюция, Киприан… Сделай это хотя бы в погребке, в шутку или всерьез, но только сделай!

Но тут комиссар уже окончательно вышел из себя.

— Ты меня не искушай, пан директор! — заорал он на Андрея Чавару. — Я тебя уже один раз послушался и созвал собрание в тяжелый день. Сегодня как раз пришло итальянское вино, и капеллан от него совсем обалдел, Клчованицкий, как назло, держит шинок, и мясник пьет у него целый день… Если я тебя и второй раз послушаюсь, недалеко до несчастья… Ты что думаешь, Венделин такая уж кроткая овечка? Думаешь, он этот топор так просто принес? Напьется, как свинья, и как только я начну выносить постановление, размахнется и снесет кому-нибудь башку!

Андрей Чавара прикусил язык — к таким вещам, как топор, он относился с уважением.

Усадьба при городской управе была величиной с небольшой хутор.

Огромный двор был весь застроен бараками для батраков, хлевами и конюшнями, сараями, навесами для машин и телег, дровяными складами. В углу зияли ямы для навоза, и люди, проходившие мимо, зажимали нос. У входа в погребок, являя собой живую арку, вился самый стойкий из всех сортов винограда — синий португалец. На втором этаже дома проживал с многочисленным семейством городской винодел Алоиз Транджик, здоровенный верзила с цыганским лицом и длинными, как мотыги, руками.

Когда Бонавентура Клчованицкий со Штефаном Герготтом и Венделином Кламо миновали темную ригу, отделяющую хозяйственную часть двора от винодельческой, — более чистой и благоуханной, где росли столетние абрикосовые и тутовые деревья, Алоиз Транджик уже отворял окованные железом двери в городской винный погребок. Над входом в подземелье горела лампа, и в ее резком свете отчетливо выступали лица собравшегося там дубницкого "высшего общества".

— Бездельники! — закричал Бонавентура, ткнув пальцем в сторону алчущих интеллигентов.

Он уже предвкушал добрый местный мускат, а тут эта братия! Замедлили шаги и мясник с железнодорожником.

Но правительственный комиссар не мог допустить, чтоб в городском винном погребке не было прослойки простого народа. Увидев, что троица, представляющая этот народ, заколебалась, он начал подталкивать их к дверям:

— Входите, господа, входите!

На багровой физиономии правительственного комиссара играла величественная улыбка. Первый гражданин города был непоколебимо убежден, что не только трудовой народ, но и дубницкие "сливки" жаждут его общества.

Огромный, выше всех на голову, тучный городской нотариус Гейза Конипасек беспокойно потирал лысое темя белым платочком. Продолговатое лицо его было пунцовым от злости и распухшим от неумеренного потребления вина. Рядом с ним красовался городской врач, который в любом государстве был бы ценным гражданином. При венграх на его дверях висела дощечка с надписью: "Елачиш Бела. Д-р". Во времена чехословацкой республики он стал "Д-р Войтех Елачич". А когда было провозглашено "самостоятельное" словацкое государство, его лекарская фирма изменила свое название еще раз: "Д-р Адалберт Елахих". Зато христианином он был примерным: поговаривали, будто вместо лекарства он прописывает пациентам молитвы. Доктор всегда ходил в черном костюме, словно заранее был готов присутствовать на похоронах своих жертв… О лесничем Имрихе Тейфалуши нельзя было сказать ничего, кроме того, что он носит зеленую шляпу с пышным хвостом какой-то синей птицы и что под носом у него торчат коротко подстриженные усики a la Адольф Гитлер… Но самым красивым и самым аристократичным из дубницких интеллигентов был, несомненно, молодой настоятель пиаристского монастыря ректор духовной семинарии Виктор Штрбик, заядлый картежник и не дурак выпить. Он вел войну с местным белым духовенством за души дубницкой молодежи: фарары отдавали предпочтение Ассоциации католической молодежи, в то время как пиаристские наставники считали, что молодое поколение лучше всего обогащается духовно в рядах глинковской молодежи…