Франтишек Гечко - Святая тьма

— Зачем сюда вскарабкался я — это понятно, — улыбнулся Кламо, — но что ты здесь делаешь — и сам, наверное, не знаешь.

— Подсчитываю, сколько времени ты ползешь на Дубовую горку, — сторож вытащил часы из кармана. — Нынче вся дорога с тремя остановками продолжалась у тебя полных девятнадцать минут! А в прошлом году ты взбирался на четыре минуты быстрее, а отдыхать присаживался всего два раза… Стареешь, приятель…

Сторож был тощ как щепка. Когда он шествовал по улице рядом со своей женой, встречные дубничане не могли удержаться от улыбки: рядом с ней он казался еще худее, а она возле него — еще толще.

— А у тебя такой вид, будто тебя держат на голодном пайке, — не остался в долгу Кламо.

— На каком я пайке — это к делу не относится, но только я от Габанской слободы взбегаю на Дубовую за пять минут.

— Но без кольев на плечах.

— А какого черта я стану их сюда тащить? У меня, слава богу, своего виноградника нет.

Внизу из-за поросших дубом склонов вынырнули два отдувающихся паровоза. Сторож, пристально посмотрев в ту сторону, в гневе соскочил с бетонного ящика и легким ломиком, словно копьем, ткнул в направлении состава, ползущего с запада на восток.

— Ты погляди только, что эти бестии везут!

Но старый железнодорожник даже не обернулся: вздохи паровозов и грохот вагонов уже рассказали ему, какой страшный груз они тащат. Старик обрадовался, что сторож тоже осуждает немцев за перевозку оружия к местам будущих боев.

Поднявшись по каменным ступенькам на свой виноградник, Кламо распутал проволоку, которой были перевязаны колышки, и, захватив половину из них, пошел вверх по тропинке. Старик знал на память, в котором ряду и у какого куста подпорки подгнили или пришли в негодность. Сторож следовал за ним.

— Я слышал, что сегодня вечером ты должен быть на собрании, — сказал Петер.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказал Кнехт, ему — Гранец, Гранецу — старый Конипасек, а тот слыхал от Светковича, да и комиссар не сам выдумал это собрание, его подбил командир глинковской гарды… Слетятся все, как мухи на мед, и начнется пустая болтовня; потом получишь по носу ты, а потом в погребке начнется свалка… Знаю я ваши сборища.

— Ну и хорошо, что знаешь, — рассердился железнодорожник. "Интересно, с чего это вдруг сторож начал так беспокоиться обо мне, — думал Кламо, — прямо по пятам ходит". Старик не помнил, чтоб они когда-нибудь пускались в долгие беседы. Кламо был глинковец, Амзлер же — черт его знает, кем он был.

— Как вспомню, что ты плюнул Ременару в его гардистские зенки, — продолжал сторож, — так нарадоваться не могу.

— И об этом ты тоже слыхал?

— А как же. Утром он орал на габанской мельнице, что хоть гардист людаку и должен все прощать, он все-таки переломает тебе руки и ноги.

— Ну, а что ты еще знаешь?

— Как же, многое знаю! Например, какой номер выкинул твой зять: люди просто лопались со смеху. Мальчишество, но смело!

— Тебе понравилось?

— Еще бы!

Венделин Кламо махнул рукой и пошел вниз по тропинке за остальными кольями. Сторож ле отставал. Охваченный недобрым предчувствием, железнодорожник обернулся.

— Ты что это со мной заигрываешь, Петер?

— Я с тобой заигрываю?

— Ладно, не хитри! Выкладывай прямо, чего тебе от меня надо… Может, ты хочешь мне сообщить, что моего зятя уже посадили?

— Не бойся, не посадят, они уже напихали полную тюрьму! Но если твой зятек не будет осторожен, он один получит столько, сколько все семейство Лохмайеров… Ты что на меня глаза вылупил?

— Откуда ты все это знаешь?

— А я заскочил на рюмочку к Бонавентуре. Там уже вся братия собралась: и Михал Кнехт, и Штефан Герготт, и Штефан Гаджир. Кнехт как нализался, так сразу позабыл свою гардистскую присягу. Тут Герготт с Гаджиром и выведали у него все, что задумали гардисты против учителя…

— Что задумали?! — У Кламо упало сердце.

— А вот что: заявлять никуда не будут, чтобы братиславское воронье не решило, будто все Дубники — против нового режима, а просто набьют учителю морду… Ну как, здорово, а?

— Ей-богу?

— Стар я уже врать. Ты свое получишь сегодня вечером… Тебе эти негодяи отпустят, в конце концов, все грехи — ведь ты же добрый людак, но зятю твоему никакое покаяние уже не поможет… Ему не следует забывать, что наши гардисты получили вчера новые мундиры и целую неделю будут находиться "в полной боевой готовности" и выслуживаться перед немцами за их тряпье и сапоги…

Закончив свою речь, Петер Амзлер спустился с Дубовой горки к Турецким гробам и исчез, словно сквозь землю провалился. Кламо успел только крикнуть ему вслед:

— Спасибо тебе, Петер!

На что сторож прогудел снизу:

— Ладно, если что понадобится, передай через мою жену!

Виноградники в эту весеннюю пору всегда пустынны. Земляные работы уже закончились, и лишь иногда кое-где раздается стук топора: старые подпорки выкидывают, новые ставят. На обширных виноградниках дубницких богачей, словно седина в кудрях, уже давно белеют новые колышки.

Венделин Кламо тоже вытаскивал из своих бурно разросшихся виноградных кустов старые колья и вбивал на их место новые. Делать это приходилось осторожно: одно резкое движение — и плодоносные побеги погибнут.

В маленьком винограднике Кламо росло около тысячи отборных кустов. Чтоб вырастить их, понадобилось двадцать лет. Больше сажать было нельзя — мешала дубовая рощица, что росла на скале, принадлежавшей городу. Раз уж нельзя расширить виноградник, так Кламо старался хотя бы улучшить сорта. Когда Вильма носила в себе Цильку, ей захотелось иметь розы, и Кламо посадил их вдоль тропинки, благоуханные, белые и красные.

Потому и личико у Цильки такое свежее. А когда Вильма ждала Винцента, пожелала она абрикосов, и Кламо достал пять саженцев, чьи предки давали плоды величиной с кулак. Вот и глаза у Винцента, как абрикосы. Настал час — и захотелось Вильме смородины. Тогда как раз должен был появиться на свет Тонько, и Венделин посадил десять кустов розовой смородины, такой, как розовое детство мальчугана.

Наверху, на Дубовой горке, всегда было так хорошо, так красиво, солнечно и тепло, вдали от неспокойного мира, что старый Кламо построил себе здесь из кольев и жести будку, в которой прятался от непогоды и мирской суеты.

Стояла та пора весны, когда сумерки наступают сразу после захода солнца. Кламо взглянул на часы и ахнул: через десять минут в городской управе должно начаться собрание. Взяв топор, он быстро спустился с горы и, не заходя домой, чтобы переодеться и поесть, зашагал к управе.

В зале заседаний на первом этаже собрались уже все пять советников правительственного комиссара. Глава города Киприан Светкович, недавно назначенный также председателем местной организации Словацкой народной партии Глинки, сидел, самоуверенно развалившись за столом, рядом с бюстом президента Тисо. Бронзовая голова бюста, стоявшего на поставце, находилась на одном уровне с багровой физиономией комиссара, и когда старый железнодорожник вступил в зал, ему померещилось, что у Киприана Светковича на шее сидят две совершенно одинаковые головы.