Евгений Белянкин - Танец любви

Майор был раздражен еще в училище, когда суворовцы рассаживались по машинам: придрался сначала к Тиграняну, затем не выпускал из своего поля зрения Саню Вербицкого — может быть, больше всего боялся за него: промажет!

Все знали, что Саня несосредоточен и мажет почем зря, к тому же он даже не пытался прикинуться, что старается. Что с него взять, одно слово, журналист!

Весельчак Вербицкий обезоруживал офицеров своим наивным простодушием: серьезно его не воспринимали, а тут майор Шестопал так на него ополчился, будто ротного собака укусила. Не успели машины остановиться, а суворовцы — выстроиться вдоль центральной лагерной дорожки, как он подкатил к Вербицкому.

— Вы что, суворовец Вербицкий, автомат в руках не держали?

Саня иронически улыбнулся.

— Держал, товарищ майор, да, видимо, не за ту ножку.

Майор обозлился.

— Вербицкий, мне надоели твои импровизации.

Саня глубоко вздохнул.

— А вы знаете, товарищ майор, главный закон жизни в СВУ?

— Какой еще закон? — насторожился Шестопал, поглядывая на приближающуюся генеральскую свиту.

— Простой закон, товарищ майор. Если волк захотел съесть козла, он его съест.

— Ты мне, козел, не дави на психику, — вспылил ротный. — Вот промахнись только. Тогда о журналистике забудь!

— Ну, что ж… Подадимся в общевойсковое.

Майор нахмурился и прошел вдоль строя. Что-то не понравилось ему и в Карсавине — он остановился, но смекнул кое-что и не придрался.

Все понимали, что Карсавин не смолчит и в карман за словом не полезет. Однажды подобное уже было — майор прихватил Серегу и заорал на него:

— Ты у меня без увольнений наплачешься!

Сузив острые цыганские глаза, Карсавин понятливо усмехнулся:

— Во-первых, я не скот, товарищ майор, чего вы так орете? А во-вторых, товарищ майор, у меня такое чувство, что вы собрались уходить из училища.

Майор неожиданно покраснел, но пилюлю проглотил — намек был явный, да и сам майор понимал — с Карсавиным лучше не связываться. На крайний случай, знать меру…

— Равняйсь! Смирно! — раздалась команда ротного. Красиво чеканя шаг, словно на училищном плацу, ротный подошел к начальнику училища и отдал рапорт, смысл которого заключался в том, что рота к стрельбе из стрелкового оружия готова.

Генерал, благодушно настроенный, поздоровался и даже пошутил:

— Ну что, братцы суворовцы, постреляем на славу! — И, обернувшись к свите, бодро, улыбаясь ясным лицом, добавил: — Хорошие молодцы! С такими кашу сваришь.

Генеральские слова подействовали: суворовцы просветлели и, пожалуй, уже не чувствовалось, что в машинах на тряской дороге изрядно притомились.

Всех стали выводить в поле. Оно начиналось сразу за лагерем, где вдоль черно-серого леса и раскинулось вширь стрельбище: строго ограждающие вышки с красными флажками, зигзагами бегущие траншеи. Взвод за взводом суворовцы залегли в ожидании команды. Незаметно вдоль траншей шныряли командиры взводов. Майор Лошкарев остановился возле Сани Вербицкого, присел на колено, надоедливо объясняя ему что к чему. Вербицкий щурился, кивал головой, про себя думая о том, что, чем меньше стреножат его, тем лучше у него получается. Но офицерам это невдомек, у них свой мандраж, от которого становится тошно.

Словно по ветру поплыли команды, стрельба началась сразу, кучно, напористо, захватывая у мальчишек дух.

Генерал позвал ротного и, наблюдая за веселой автоматной стрекотней, что-то ему вдалбливал. Майор Шестопал, не расслабляясь, в полевой форме, стоял по стойке смирно, поедая генерала собачьими глазами. Потом ротный бежал виляющей походкой вдоль траншей. Стрельба прекратилась. Все ожидали первых результатов. Они были утешительны, как сказал генерал, но можно было бы и лучше. Тем не менее ротный, хотя Вербицкий стрелял не хуже других, в его адрес насмешливо сказал:

— У Вербицкого две степени свободы: первая — это когда что хочу, то и делаю, а вторая — что не хочу, то не делаю.

Вербицкий промолчал, так как был удовлетворен своей стрельбой: все равно пятерку он не выбьет!

К тому же поднялся пронизывающий, промозглый ветер. Стрелять стало трудно, мазали безбожно, и генерал решил, что зря тратить боезапас нет смысла: стрельбы отложили до лучших времен.

Ветер усиливался. Уже качались деревья, гудели на столбах электрические провода.

Суворовцев выстроили и повели в лагерь. А потом после небольшого отдыха посадили в машины и повезли в училище. Кто-то заметил, что в лагере они теперь в последний раз, так что, братцы, прощайтесь, пока не поздно. Старшекурсники действительно приуныли, сонливо притихли, и майору Лошкареву пришлось пригрозить: кто заснет — накажу…

Глеб Сухомлинов в кузове примостился рядом с Вербицким, посматривая на его смешное, розовато-обветренное лицо, мысленно улыбался: если Саня сник, то, значит, проняло. Сам Глеб усталости, как и сонливости, не чувствовал, в дороге он думал о Маше.

Саня вдруг завозился, полез в карман и наконец вытащил оттуда аккуратно сложенный листок — записку.

— Извини, дружище, — сказал он тихо. — Таскаю и никак не могу отдать. От принцессы Вербицкой! Держи, дорогой!

Глеб удивился, но записку взял. Теперь его мысли полностью обратились к девчонке, отношения с которой так до конца и не были выяснены. Хотя к окончанию училища он чувствовал, что должно произойти что-то такое, весьма ясное, что сразу все поставит на место.

Впрочем, в последнее время с Глебом творилось что-то неладное. Что ни день, то сон. И такие сны… Как заметит ротный, одни импровизации… О таких снах редко кто когда рассказывает. Сплошная эротика.

Глеб понимал, что в жизни это неприлично и над этим смеются. Но что мог поделать мальчишка, если все происходило помимо его воли. Стыдно было просыпаться с мокрыми трусами. Правда, как-то приходил врач и объяснял им, что бояться не следует — юношеские поллюции необходимы для снятия сексуальной напряженности. И он, конечно, не столько этого стыдился, сколько тех фантастических картин, что разыгрывались в голове особенно под утро…

На днях подошел к нему как всегда плутоватый Денис Парамонов и с детской наивностью спросил:

— Скажи, что такое петтинг?

Глеб недоуменно пожал плечами и рассказал, как он понимает.

— А я думал трахаются, — с огорчением удивился Денис. — Трутся — и все? Никакого кайфа. Так только дураки могут.

Записку Маши Глеб, пожалуй, ожидал, так как чувствовал состояние Маши, да и свое тоже…

Вечером рота шла в увольнение. Глеб позвонил Маше и договорился о встрече. Домой к ней ехать не хотелось, и потому Глеб, предложив сходить в кино, назначил свидание у кинотеатра.

Маша опаздывала. Глеб волновался: а вдруг не придет? Он уже гадал, что же ее могло задержать?