Евгений Белянкин - Танец любви

Он взял билеты, и до начала оставалось каких-то пятнадцать-двадцать минут. Нарастающее напряжение переходило в нетерпение. На девчонок нельзя ни в чем положиться! Уже собрался идти к телефону и тут увидел Машу, выпрыгнувшую из автобуса. Глеб поспешил навстречу.

— Пойми. Мы же опаздываем!

— Извини, Глеб. Мама задержала.

Схватил за руку, усиливая шаг, потащил ее.

— Ты очень быстро, Глеб. Я же на каблуках.

— А ты не модничай!

Киножурнал уже начался, но их пустили. И они на ощупь нашли места. Маша взяла руку Глеба, мягко сказала:

— Не знала, что ты, оказывается, сердитый!

— Дисциплинированный, — веско поправил Глеб.

Фильм — буза! Но рядом была Маша, и Глеб, прижав ее к себе, ощущая тепло ее тела, думал о том, что, собственно, ему сейчас не до фильма.

— О чем ты думаешь? — спросил Глеб.

— О том же, о чем и ты. Давай отсюда удерем. Мама с папой уехали в гости, надолго. А Саню я предупредила.

— Вот как? — удивился Глеб: предприимчивая.

Они поехали к Вербицким. По дороге молчали. Да и о чем говорить, когда все ясно. Говорливый Димка теперь трезвонил бы! Вспомнив о Разине, Глеб поинтересовался:

— Димка звонил?

— Звонил, — засмеялась Маша и понимающе посмотрела в глаза Глебу.

Он промолчал.

У Вербицких дома было уютно, но Глебу особенно нравилось в комнате Маши. Мебель простая, ничего лишнего. А зеленоватый успокаивающий свет торшера навевал лирические мысли. И музыка ненавязчивая. Маша не любила какофонию.

После кофе, сняв китель и обняв Машу, Глеб ловил на тахте кайф.

— Хочешь, научу целоваться, — игриво протянула Маша.

— Еще как хочу.

Целоваться было приятно, но Глебу этого мало, и он начал ласкать девушку. Откуда взялась смелость! Впрочем, она не сопротивлялась.

Горящие глаза Маши будоражили, и Глеб, расстегнув кофточку, жадно целовал грудь.

— Глеб, не надо… Я прошу, не надо…

— Надо! Командир роты сказал, надо! — засмеялся Глеб, принимая слова Маши как сигнал к вседозволенности. Она хочет, она хочет его ласки… Глеб почти раздел Машу, чувствуя, как девчонка теряла власть над собой, как сладостные токи бежали по ее гибкому, порывистому телу. Вспомнился Денис Парамонов: петтинг… Никакого кайфа!

«Дурак ты, Парамон, от этого можно поглупеть». — Глеб чувствовал, как глупел от этой страсти.

В передней раздался звонок. Один короткий, другой длинный и настойчивый.

Лежали молча. Затаились.

— Саня? — страдальчески спросил Глеб.

— Нет, это не он. Наверно, Димка.

— Бог с ним, — предательски улыбнулся Глеб.

Маша с облегчением вздохнула.

Димка не разговаривал с Глебом. Надулся — и все. Глеб от этого не страдал. Ну не хочет, и Бог с ним! Димку злило, что Глеб равнодушен. И он всем видом показывал свою обиду. Собственно, на что? Глеб перебрал за эти дни все, на что мог бы обидеться Димка. Из-за Маши? Но он же ничего не знает… Догадался?.. Вычислил?.. А если проболталась сама Маша? Интрижка… Когда девчонки сталкивают парней ради престижа. Вроде на Машу не похоже. Хотя, кто знает! Ради негласного соревнования, которое ведется между Димкой и Глебом… Говорят, что это, мол, усиливает любовь, превращает ее в страсть…

Да нет! Маша не такая.

Тем временем в жизнь входила весна. Все балдели от запаха цветущих яблонь и черемухи, вечерами толкались у забора, зазывая девиц, и многие писали стихи. В голову лезли совершенно иные мысли. Окна второго взвода выходили в детский парк, и, казалось, протяни руку, тебя ждет нежный букет белого цветка. Окна настежь. Запах любви затмевал собой все, что связано с учебой… Весна! Она текла по коридорам и классам училища. Она текла по кровеносным сосудам каждого суворовца и выхлестывалась в ежедневных строевых занятиях на плацу.

Весна… Многое теперь менялось в жизни Глеба. Было как-то странно осознавать, что скоро он станет на год взрослее и, окончив суворовское, с тревожным чувством будет ждать будущего…

В роте шло распределение по училищам. Во главе комиссии восседал важный, в роговых очках, полковник Юферов. Сухое, жесткое его лицо излучало волю и непримиримость.

Суворовцы заходили по одному. Командир роты, майор Шестопал, представлял каждого краткой характеристикой, смысл которой заключался в том, что вот этот, мол, прилежный, а этот, мол, валял дурака, а вот этот мог бы и лучше…

Полковник Юферов вялым взглядом окидывал суворовца.

— Ну, выбрал училище?

Между прочим, каждый написал рапорт о своем выборе. Эти листки лежали перед полковником. Но Юферов лишь мельком заглядывал в них. Иногда, держа в руке школьную страничку, холодновато замечал:

— Ишь куда залетел! Не пойдет. Силенок маловато. Пиши, ротный, в Новосибирское…

Полковник иронически слушал возражения.

— Все ясно, товарищ суворовец. Это дела не меняет. Кто следующий?..

Собственно, примерно так было всегда. Кто-то шел по выбору, не задумываясь над судьбой другого. Как правило, из суворовской элиты. А кто-то тащил лотерейный билет…

Сергей Карсавин был уверен в своем выборе — Военный институт.

Юферов лукаво улыбнулся.

— Московское общевойсковое. Солидное заведение.

Карсавин побледнел.

— Нет, — коротко сказал он. — Или Военный институт, или уйду на гражданку.

— Позвольте, Карсавин, — деликатно сказал Юферов. — Там же экзамены, зачем вам это? Мы посылаем вас в училище, где из орлят вырастают орлы. Вы же сын генерала! Между прочим, он выпускник этого училища. Вы же не против традиций?

— Нет, я не пойду в это училище, — багровея, сказал Карсавин, — и в другое не пойду. — И он быстро вышел из канцелярии роты.

За ним вдогонку шмыгнул вспотевший ротный.

— Карсавин…

Все словно ждали поступка Карсавина. Суворовцы вдруг взбунтовались.

— Нет, — коротко и надменно отвечали многие суворовцы второго взвода. — Я написал рапорт. Иначе ухожу на гражданку.

Юферов, не сдерживаясь, пылил:

— На тебя затрачены средства!

— Я не принимал присягу.

— Но ведь есть еще долг перед училищем…

Увещевания полковника не помогли. Такой неожиданной сплоченности он не ожидал, да, видимо, и сам стал понимать, что перегнул палку: смягчив голос, юлил и уговаривал. Но пацаны стояли на своем: право на выбор. Дальше вести собеседование не было смысла. Недовольный Юферов выругал командира роты за плохую дисциплину. Майор Шестопал виновато, как мальчишка, вытянулся перед начальством, зная, что перечить полковнику бесполезно — Юферов не выносил и не прощал этого.

Карсавина вызывали к генералу. Серега пропал — никто не мог найти его. А Карсавин тем временем был в каптерке. Стасик Тигранян, ротный каптерщик, тянулся к Сереге: дружба выгодная, да и Карсавин хорошо ею пользовался.

Здесь их и засек прапорщик Соловьев.