Любовь Руднева - Встречи и верность

Василий поздоровался с веселой, смешливой матерью и положил с ней рядом маленький костюмчик из шерсти.

— Это что же, Васил, — спросила Блага, — от политотдела?

— Конечно, будущему племяннику чапаевца, годится?

— Очень красиво.

В глубине комнаты за столом сидели родители Лиляны.

Старый Цанко Бочваров сурово смотрел, насупив густые брови, на Василия и дочь. Мать Рада кивнула им приветливо головой, потеснилась, посадила Василия рядом.

— Все служишь, — тихо сказал Бочваров, — а зачем? С кем воевать нужно? Такому здоровому парню надо виноград выращивать, за скотиной ходить, а ты время теряешь и живешь на народные деньги.

Старик говорил по-русски медленно, с трудом подбирая слова, мешая русские с болгарскими.

— Значит, служишь? — снова будто нехотя повторил он.

— Если вы, отец, научились думать не только о своем доме, но и о народных деньгах, вспомните: рядом королевская Румыния, ваш младший брат так и не вышел из сигуранцы — неужели это кажется вам малой платой? И фашисты в Болгарии не за тридевять земель, а им Гитлер только рукой махнет, откроют для него границы.

— Ну, с Гитлером договор и у нас.

— Вы большой политик, отец, а вот армию признавать не хотите.

— Я, парень, устал от военных, еще когда жили мы под румынским королем.

— Разве я похож на королевского офицера?

— То-то и горе, что ты и на офицера не похож. Парень как парень, а не у дел.

Рада Бочварова накладывала на тарелку курбан — рис с бараниной, пододвинула поближе блюдо с курицей, калачи с медом — у нее были щедрые, полные руки.

Разговор прервали две старухи — они затянули песню. Черные платки обтягивали головы, темные кофты, темные передники, потемневшие лица, как на иконах. Старухи сидели за столом напротив Бочварова и Василия.

Запели. Лиляна тихо переводила слова песни. Выходцами из Шумена были деды и бабки этих старух и Бочваровых. Их наделил тут землей генерал Инзов, тот самый, что благоволил к Пушкину во время его ссылки в Кишинев. История переплетала старух, Лиляну, Василия и маленького Ваню, заснувшего на руках молодой матери.

Высокие голоса, дрожащие, а старухи уверенные певуньи:

Старухи выводили грустный, однообразный мотив, после каждой строфы призадумывались, отдыхали. Потом вытирали краем платка углы губ. И опять откуда-то изнутри вытягивали вздрагивающую, но крепкую нить песни.

И в этой паузе Василий, меняя положение — у него затекли ноги от непривычного сидения на корточках, — тихо спросил у старого Бочварова:

— А что же песни-то болгарские — боевые? Народ и в песне себя защищал.

Но Бочваров оборвал Василия:

— Очень много агитируешь, может, дослушаем песню. — И пробормотал по-болгарски: — Не бие студено железо.

А старухи, покачиваясь, пели. И опять наступила пауза.

Василий встал, вышел из комнаты. Во дворе в самом углу у ограды он увидел черного стриженого барана, поодаль стоял черный мордатый бычок, с глазами-сливинами, а вокруг них прохаживалась белая утка. В воротах появился старик, он нес на плече кошулю с фруктами, его почтительно встретил старый Бочваров, — потом повернулся к Василию.

Темнолицый, со следами ожога на правой щеке, Бочваров стоял не сутулясь, широко расставив ноги, и, будто впервые, разглядывал Василия. А Василий гладил мягкую, теплую морду бычка и чувствовал под своей рукой его трепещущие большие ноздри.

Бочваров насупился:

— Очи пылни, руци праздни.

Василий покраснел от досады, но промолчал.

— Знаешь ли ты мой род, парень?

— Знаю, вы такой же кузнец, как и дед мой.

Бычок доверчиво терся мордой о его руку.

«До чего же трудно даже самое простое дается человеку!» — с грустью подумал Василий.

— Да, я был ковач, теперь рука сохнет, работают дети. Я свыкся с мыслью, что Лиляна пойдет за военного, но нарушать обычая не могу: только через церковь ты станешь ее мужем, или, как говорят, вон бог, а вон порог! Ты понял?

— Отец, никогда я не переступлю порога церкви, ведь я ношу вот это! — Василий показал на гимнастерку. — Солдатская одежда требует правды, поймите ж и вы меня.

— Даже ради Лиляны не пойдешь в церковь?

Бочваров вошел в дом. Заиграла гайда, на басовом фоне разбегались озорные голоса — высокие, переливчатые.

Из дому выбежала Лиляна, лицо ее раскраснелось от волнения и духоты, голос дрожал:

— Поссорились? Отец не велел сегодня возвращаться с тобой в Болград, а мне так хотелось!

Она стояла перед ним растерянная, беспомощная.

Он обнял ее за плечи:

— Я скоро вернусь, милая, и мы выиграем эту маленькую битву с отцом. Что делать? Видно, пунктир прошел не только по карте, но и через души, мы по-разному жили…

Субботний вечер угасал. Лиляна стояла у каменной ограды и смотрела вслед Василию, парню из Рязани, которого чапаевская служба закинула в этот далекий край и свела с ней. Она долго стояла в сгущавшихся сумерках и едва различала дорогу, на которой уже никого не было. А в ушах у нее все звучало: «Я вернусь, милая…»

Василий Казанцев крепко спал, но вдруг постель качнуло, стекла задребезжали, и ему приснился вулкан, выбрасывающий багровые клубы дыма. Земля поднялась волнами.

И во сне Василий подумал: «Какой противный сон!»

Комната ходуном ходила, выпала оконная рама, грохотало на земле и в небе. В секунду он был на ногах, оделся, пересек улочку. Над Болградом шел воздушный бой, кричали в домах испуганные женщины, по улицам бежали мужчины, военные. Ревели моторы, прожекторы холодными световыми пальцами притрагивались к клубку машин, ввинчивавшихся в небо.

В политотделе Бердовский спокойно отдавал приказания. Его то и дело вызывали к телефону, приходили посыльные, прибегали растерянные люди, он отвечал быстро, точно, только иногда останавливался на полуфразе, вслушиваясь в грохот зениток, — видно, оценивал их силу. Василия взял за плечо, подвел к карте. И тогда Василий увидел: под глазом у Бердовского пульсирует тонкая жилка, только она и говорила на его лице, что война — это страшная штука. Он, прошедший гражданскую, знал, как велики испытания, которые обрушатся на каждого солдата и офицера, и ни на мгновение не тешил себя иллюзиями.

Бердовский показал Василию по карте, что происходит на фронте 25-й дивизии в эти первые часы еще не объявленной в Советском Союзе, но уже шедшей войны.