Любовь Руднева - Встречи и верность

Он поклонился Тарасу, степи и поднимавшемуся на горизонте яркому шару.

— Узнаю характер. — Тарас обнял старого товарища за плечи. — Говорят, война — разлучница, а ведь она и сводит старых друзей.

В это время первый снаряд просвистел над их головами и разорвался далеко за окопами. Тарас подался в сторону, побледнел, а Голубок тихо сказал:

— Пошли, друг, это не наш. Я вот уже и привык, а тебе еще в новинку. Что же, ты только начинаешь заново воевать. Так что она сводит, а если выйдет — и разведет в секунду. Вот почему я поторопился разыскать тебя и сам вызвался привести к Бердовскому. А то обидно было бы разбрестись, так и не поглядев, как ты подрос.

Голубок приглушенно засмеялся и тут же швырнул Тараса на дно окопа и навалился на него всем своим большим, тяжелым телом. Раздался грохот, разрывающий барабанные перепонки. Края окопа обвалились и засыпали Голубка и Тараса. Они поднялись оглушенные, выпачканные. Тарас в первые минуты плохо слышал, а Голубок растерянно развел руками. Его шатало.

— Ну вот, — сказал он наконец с трудом, — я и так контуженый, лишался языка, а теперь и вовсе разучусь команду подавать.

И они почти бегом направились туда, где находился блиндаж Бердовского.

— Вы заметили — у королевских войск появилась немецкая аккуратность. Атакуют в главном направлении по хронометру: завтрак — атака, обед — атака, середина дня, а вы отбиваете четвертую, капитан.

Фрол Гроссман за несколько минут обжился на НП Ковтуна, попыхивает трубкой, что-то высчитывает, звонит своим наблюдателям, опять высчитывает, кивает головой — он улыбается. Уверен подполковник: его артиллерия накроет наступающих. Сухощавый, небольшого роста, с пронзительно умными глазами, он очень подвижен, сгусток силы и энергии.

Ковтун переговаривается по телефону со своим начальником штаба Бровиаком. Положение крайне тревожное, второй батальон почти весь уничтожен, остатки его отходят, отстреливаясь, но даже патроны на исходе.

Уже вторые сутки не удается поспать, но у Ковтуна, как всегда, вид подтянутый, он тщательно побрит. Волевое лицо резко подчеркнуто несколькими глубокими морщинами — у губ, на лбу. Бывший штабист, он недавно назначен командиром 287-го полка, к людям уже пригляделся, но вот знают ли хорошо они своего командира? Иногда он чувствует на себе испытующий взгляд комиссара Балашова: «Как ты, новый, себя покажешь?»

Каждый день наведываются комдив Иван Петров и этот искусный артиллерист с необыкновенно звучным, красивым голосом и завидным чувством юмора.

Они-то ему доверяют, стараются помочь: ведь его полк, пришедший в Чапаевскую дивизию из 51-й, находится на главном направлении.

Ковтун знает: вслед за Гроссманом пожалует и генерал. Он всегда в полках.

Входит Петров, на пенсне густым слоем пыль, его «пикап» проскочил пристрелянную румынами дорогу, и сухая, поднятая взрывом земля, взвихрилась над комдивом, запорошила его плечи, фуражку, лицо. Он быстро протирает платком пенсне, вопросительно смотрит на Ковтуна.

— Вы заметили: когда солдат роет себе окопы сам, он их лучше держит. Легко отдают здесь, под Одессой, окопы, которые рыли колонисты.

Ковтун докладывает:

— Положение на участке второго батальона угрожающее, главный удар направлен против пятой роты. На каждого бойца приходится чуть ли не сотня румын. Осталось человек девять. Румыны уже в наших окопах, обороняться некому.

Петров слушает, разглядывая в бинокль, как румынские пехотинцы распространились по скату высоты.

Ковтун продолжает быстро и четко:

— Приказал контратаковать саперной роте и комендантской команде, других резервов не имею.

Шелестя пролетел снаряд. Петров продолжал рассматривать высоту. Гроссман спокойно переговаривался по телефону с командиром артдивизиона. Ковтун взглянул на Петрова. Снаряд разорвался, и дрогнули бревна наката, осыпалась земля.

Ковтун приложил бинокль к глазам. Снова грохнуло совсем рядом.

— Товарищ комдив, я очень прошу. На НП опасно. Мы с утра так сблизились с противником. Вам бы уехать.

— Избавиться хочешь, не выйдет.

Петров пристально смотрит в бинокль. Ясно видно: медленно отходит редкая цепочка — остатки второго батальона. Маленькие фигурки отстреливаются, падают. Вот упал еще один, рванулся назад другой, упал. У Петрова слегка подергивается голова. Старая контузия дает о себе знать.

Снова перелет. Гроссман говорит:

— Румыны — плохие артиллеристы. Да вот снарядов у них много.

Сквозь зубы Петров отрывисто бросает:

— Очень серьезное дело.

Еще трое из отходивших вскинули винтовки, но только один успел выстрелить. Серые мундиры затопили их — катились, как темноводная река, прорвавшая плотину.

— Задержите румын часа на два, и я что-нибудь подброшу вам. Надо удержать во что бы то ни стало. Отдадим высоту — все полетит к черту.

И подполковнику, который опять отдавал распоряжение по телефону:

— Гроссман, сюда переключайте огонь дивизии. И немедленно.

Сильный голос ответил:

— Я это уже делаю.

Прошла минута, другая, река наползала, серые мундиры катились вперед, но вот легли разрывы в самой гуще потока. Вырос столб земли, другой, поднял вверх фигурки врагов.

Ковтун схватил фуражку, отдал честь Петрову и, пробормотав: «Разрешите», покинул наблюдательный пункт.

Он выбежал стремительно, вскочил на уже оседланную лошадь, которая была привязана к шесту, — ординарец поспешно отвязал ее.

Капитан Ковтун галопом поскакал к развернувшейся для контратаки роте саперов. Рота шла быстрым, маршевым шагом. Он опередил ее. В этот момент он уже не думал о том, что Петров и Гроссман видят его и роту саперов; наверное, комдив недоумевает, куда это Ковтун бросился, оставив управление полком на него, Петрова.

Видел Ковтун только бойцов в выгоревших гимнастерках, потрескавшихся, запыленных сапогах, темно блестевших касках. Они шли все быстрее и быстрее, а он скакал вдоль цепи, говорил им:

— Ударим дружно! Пуле не кланяйся. Главное — напористо… Ошарашим! Чапаевцы, вперед!..

И вот саперы уже бегут, свистят пули, лошадь трудно удержать, ей дай только знак — и она понесет, ошалев от выстрелов, которые метят в Ковтуна, в его большую светло-серую кобылу.

Они бежали вперед, эти семьдесят человек, их становилось все меньше — то один, то другой падал. Но капитан подъезжал к командирам взводов и говорил:

— Ребята, ударим в штыки!

И когда должны были столкнуться сотни серых мундиров и несколько десятков саперов, румыны замедлили движение, передние ряды стали упираться, за ними приостановилось движение шедших сзади. Они все чаще припадали к земле, и, когда Ковтун что-то выкрикнул и поскакал, стреляя из винтовки, саперы бросились за ним и смяли растерявшихся румын.