Любовь Руднева - Встречи и верность

— Вы были ранены?

— Пустяково, в руку и ногу. В Испании. Еще недавно нас называли «Преждевременные антифашисты»…

Мистер Кеннет, переводчица и Люда уселись на скамье. Спрашивала Люда, говорил о себе Кеннет. Он заметил:

— Вы мне напомнили испанских девушек: смуглолицая, темноглазая, страстная.

— Как я хотела быть в Испании, недавно все было и очень давно, прошло шесть лет. Как хотела, вы не представляете.

— Представляю, сам хотел быть там. А где же вы тогда жили, совсем еще девчонка?

— В Киеве, на юге. Улицы взбираются на холмы, идешь — и всегда перед тобой небо, сбегаешь вниз — как в море, в деревьях от ветра прибой. Работала я на Киевском Арсенале токарем, выйдешь с завода — руки пахнут железом, маслом, разотрешь тополиный лист на ладони — и в руках весна. Тогда мы помногу работали — в фонд Испании, а я еще поступила в снайперскую школу, хотелось воевать там, запоем читала об Испании, смотрела кинохронику о боях республиканцев и завидовала вам, людям Интернациональной бригады.

Они говорили непринужденно, будто было это давнее знакомство, просто прерванное на несколько лет.

— Я слышал, — сказал Кеннет, — вы рассказывали на митинге о традициях вашей дивизии — Чапаевской, вы попали в часть, которой когда-то командовал Василий Чапаев. А я видел его самого, — сказал Кеннет, и его резко очерченное лицо приобрело вдруг мягкое, чуть лукавое выражение.

— Кого? — вырвалось у Люды.

— Чапаева.

— Как? — Люда была поражена.

— На площади Мадрида. Там висела большая простыня — экран. Он мчался с экрана на улицу, и в осажденном Мадриде всадник в бурке, на коне, весь порыв, увлекал за собой людей. Испанцы кричали в восторге: «Мы пойдем за ним в огонь и в воду», — и они кидались в огонь и в воду!

И у нас в Интербригаде действовал батальон Чапаева, наверное, из этого батальона самоотверженных мало кто уцелел. И думаю, очень мало осталось в живых и людей вашей дивизии. Восемь месяцев активной обороны, сдача города с боями — слишком много для живых и даже для мертвых. В этом я немножко разбираюсь, ведь и я был живым и мертвым.

Я долго жил во французских лагерях интернированных, числился без вести пропавшим.

Он замолчал. Потом добавил, не сводя глаз с Люды:

— У вас мужественный герой, Обычно женщины подражают кинозвездам, изредка становятся ими. Как же вы нашли такого героя для себя?

— История долгая, и начало ее в моем детстве. Отец вернулся с фронта и любил рассказывать о людях, с которыми свела его гражданская война. Воевал он в Уральских степях и, должно быть, на перекрестках военных дорог встречался с Чапаевым. А потом рядом с нами, в городе оружейников — в Туле, поселился старый друг отца и бывший командующий армией, где служил Чапаев.

Бездетный и веселый человек принялся меня воспитывать на свой манер. Он учил маленькую девчонку прыгать и бегать, скакать на лошади, и было у него такое присловье: «Делай все, как Чапаев!» На мои вопросы он отвечал, что Василий Иванович обязательно приедет к нам в гости. Не хотел мне говорить Восканов, что нет уже Чапаева на белом свете, погиб он в реке Урал.

Иногда я очень сердилась на Чапаева и думала:

«Ладно, попадись, я скажу тебе, как надоело мне все делать так, как ты, Чапаев, делал».

А Восканов упрямо твердил: «Надо ездить на лошади, как Чапаев! Из рогатки стреляй так, чтобы без всякого промаха попасть в луну, видишь, как она скривила рожу? А Чапаев на скаку стрелял точно и без промаха».

Ночью я вылезала из окна, карабкалась на крышу конюшни и стреляла из рогатки в луну. А потом долго глядела на нее и видела темные черточки. Я была уверена, что это камушки из моей рогатки угодили в ее таинственную, скривившуюся физиономию.

Потом переезды: Богуслав, Киев. Стала я студенткой, но война вернула меня к Чапаеву. В Одессе я пошла на фронт добровольцем. И на Пруте попала в ту самую дивизию, что создал Чапаев. Как будто круг замкнулся, но вы его расширили. Между прочим, в нашей дивизии были и люди его поры, и совсем еще не старые.

— Вот как! — сказал Кеннет. — Значит, я в Испании воевал рядом с Чапаевым раньше, чем вы. Старшинство всегда приятно.

— Ну нет, — возразила Люда, — моя родословная ведется от отца и Восканова, преимущество на моей стороне.

Они рассмеялись, это был приятный спор.

Каждый день она распахивала новые двери, видела другие города, улицы. Митинги в парках, доках, на заводах. Как в калейдоскопе, вокзалы, аэродромы, отели, собрания матерей, моряков, студентов, рабочих.

Бессонница, которая мучила в Севастополе, возобновилась. Всюду: в Лос-Анджелесе, Чикаго, Сан-Франциско и Детройте — она шла по дороге в Севастополь, от имени его живых и мертвых защитников требовала открытия второго фронта.

Один репортер сказал ей:

— В общем, вы тот неизвестный солдат, которому ставят памятники, но вот вы ожили, что же — это здорово, я приветствую вас!

В старомодном городе с небольшими домами и густыми парками ее пригласили на собрание матерей. Молодые и пожилые женщины были общительны и откровенны, просили фотографию девушки из России и подарили ей мужской портфель с металлической планкой, на которой тонкими русскими буковками, с грамматическими ошибками, была выражена их материнская благодарность за «неимоверный подвиг терпения и мужества, за сражение с нацизмом»…

Люда ответила:

— И у меня есть сын, ему семь лет.

Женщины встали.

…Ей прислали билет на концерт Стоковского, исполнялась Седьмая симфония Шостаковича. Впервые она могла сидеть молча, не отвечать на вопросы, вглядываться в людей — они были рядом в зале, на эстраде.

Вышел Стоковский, и в зал, где играл Филадельфийский оркестр, как многопалубный, большой корабль, вплывал Севастополь. Он возникал, как видение, в вечернем Нью-Йорке, и в Детройте, и в Вашингтоне, — она его не покидала!

Генерал был прав. Трудное это было испытание идти по Америке и за собой чувствовать громаду Севастополя.

В Лос-Анджелесе консул повел Люду в дом к гостеприимному человеку.

— Он просил не говорить, к кому вы приглашены, чтобы представиться самому.

Дверь перед ней распахнул человек небольшого роста, в легком свитере. Красивое лицо и неправдоподобно яркие глаза, мгновенно менявшие свое выражение. Глаза, от которых нельзя оторвать взгляд.

И только когда он сказал несколько слов приветствия, Люда поняла, у кого она, и растерялась…

Чаплин ввел ее в просторный холл, представил своим гостям.

Но Люда была поглощена тем, что говорил, как ходил, смотрел, как улыбался и поворачивался Чаплин.

И глаза, в которых сразу было все: и мысль, и отношение, и игра, и усмешка…

— Вы смотрели мой фильм?

— Да, спасибо, у вас в студии.