Любовь Руднева - Встречи и верность

Но я ведь понимал и это. Он смотрел на маленький цветок с надеждой и нежностью.

Мне стало неловко за себя, и я крепко зажмурился.

«Наверное, — думал я, — освобождение Севастополя — высвобождение из плена всех чувств Дымки, два года он жил, стиснув зубы…»

Вечером я уходил, на прощание Дымка сунул мне небольшой томик:

«Под переплетом найдешь море. Я же помню твою шхуну. Большого плавания, кораблестроитель Томаш. Ты ведь знаешь чешский. Ты рассказал мне сегодня, как директор гимназии науськивал вас на чехов. Волькер был чехом и коммунистом, он написал о человеческом море. Директор хотел заразить вас самой страшной болезнью, иногда она влезает в человека незаметно, но подобна проказе — ее разнесли по всему свету фашисты. Ее жертвой пал мой друг — полковник Фрол. С этой болезнью придется разделываться долго. Загляни в море Волькера, оно смоет любую скверну».

В темноте я не мог разглядеть заголовка книги, но увидел большие белые поля, — значит, стихи. В горах это был щедрый подарок.

Много дней прошло с той встречи, партизанская война захлестнула Словакию, я уже ничего не боялся, меня только беспокоила судьба Дымки: не ранен ли, не убит? Я носил в себе «Море» Волькера, и моим девизом стало: «Будь вечно в бою, никогда после боя!»

Наверное, потому мне, немудрящему мальчишке, удалось найти доступ к ребятам из казарм Первой словацкой дивизии. Им осточертела подневольная жизнь, и, наведываясь к землякам, я приносил с собой листовки, будоражившие их головы.

«Махнем в горы, к партизанам?» — простодушно предлагал я.

Сперва солдаты отшучивались, потом призадумались, но, наслышанные о подвигах бригады Чапаева, в которую входил теперь и мой отряд, однажды решились.

В тот день я принес им за пазухой чапаевскую листовку. Она мне очень нравилась — казалось, слышу голос Дымки:

«В этот решающий момент и вы должны решиться на активное содружество против немецких поработителей, врагов нашей страны. Присоединяйтесь к нашему войску, которое воюет на стороне русских. За несколько минут вы можете прийти к нам и… доказать, что хотите защищать свободу»…

Ночью я вел солдат к лесной сторожке, все дальше и дальше от их покорной жизни, к словацким чапаевцам. Нас должен был встретить представитель штаба Кукорелли.

Вдруг из темноты выступило несколько фигур, и я услышал:

«Здравствуйте, товарищи!»

Это был голос Дымки. Я бросился вперед:

«Теперь я с вами не расстанусь, не правда ли?»

«Томаш, друг, кто же загадывает на войне?!»

Миновала неделя. В сырую августовскую ночь мы собрались в лесу. Пахло привявшей травой. Прошел дождь, и поэтому кто примостился на корточках, кто стоял, прислонясь к стволу. Свет не зажигали, говорили тихо. Дымка беседовал с солдатами и офицерами нового пополнения.

Вдруг один из солдат, резко повысив голос, спросил:

«А как же в Советской Армии водятся генералы? Значит, и вы делите людей на простых смертных солдат и больших панов, на черную и белую кость? Разве справедливо?»

Дымка ответил с готовностью, которая не оставляла сомнения в его искренности: «Хотите я расскажу про генерала, идущего к нам на выручку?

Кем он был — Иван Петров? Народный учитель, как вы, Костра. — И Дымка сделал движение в сторону офицера, сидевшего на пеньке поблизости от него. — В гражданскую войну — кавалерист, лоб о лоб сшибался с белой гвардией. Потом долгие годы он провел в Средней Азии. Мы обзавелись мирной жизнью — учились, строили, а он нес тяжелый солдатский труд: походы в шестидесятиградусную жару, безводные, голые пространства, хитрый изворотливый враг. Через азиатскую границу к нам вползала банда за бандой, вооруженная новыми винтовками…»

Тот же голос, что задавал вопрос, перебил Дымку:

«Ты все это вычитал, комиссар?»

«И это бы не грех, — быстро возразил Дымка, — но я Петрова знаю так же хорошо, как теперь Людовита Кукорелли. Я служил под Одессой в Чапаевской дивизии — он командовал ею.

Больше всего Петров дорожил солдатом, знал каждого…

В Севастополе моя дивизия стояла на Мекензиевых горах, немцы штурмовали нас, непрерывно висели над нами самолеты противника, мы отбивали по восемь атак на день, каждые полчаса резко менялась картина боя, и вдруг появлялся Петров — худенький, в пенсне, с дергающейся от контузии головой.

Его бесстрашие и опыт придавали нам новые силы, каждый готов был горы сдвинуть, имея такого командарма. Да разве он был там единственным? Вы спросили бы моих товарищей севастопольцев, ведь такой же закалки был и генерал Чухнов, прибывший к нам после прорыва блокады из Ленинграда; генерал Остряков, герой Испании, летчик и командующий черноморской авиацией — он погиб в Севастополе; начальник штабарма Крылов. А вы говорите о панах!»

Над нами в эти дни летали советские самолеты, они сбрасывали оружие, обмундирование. В расположение бригады высаживались советские парашютисты и вливались в отряды. А однажды к Кукорелли пришел представитель штаба советского фронта.

Дымка каждую ночь делал еще один шаг к своему советскому фронту, мы — к свободе.

Да, каждую ночь мы кидались в бой. Я видел в штабе сводку наших побед. Я и Дымка действовали в разных отрядах, но теперь я уже знал; буду жив — увидимся, бригада ведь одна, Чапаевская.

Сегодня партизаны вместе с железнодорожниками на станции Павловце, в двадцати километрах северо-восточнее Прешова, столкнули два немецких воинских эшелона.

На следующую ночь наши ребята подорвали железнодорожный мост в районе Ганушевце, по направлению к селу Чемерне, и сожгли шоссейный мост между Ганушевцами и Гиральтовцами, в пятнадцати километрах северо-восточнее Прешова.

И снова ночь. Летит в воздух железнодорожный мост на участке Вранов — Чемерне. Наши нападают на охрану Ганушевского виадука, минируют его, пускают два встречных паровоза. Взрыв — виадук разрушен. В эти же дни идут бои за селение Обишевце, южнее Прешова, нападаем на автоколонну гитлеровцев.

Мы мешали противнику сосредоточить свои силы на восточной границе. Только отряды нашей бригады к исходу пятого сентября вышвырнули гитлеровцев из тридцати крупных селений, вычеркнули из жизни полтысячи убийц.

Мы не просто дрались с ними — мы открывали двери будущему, и потому сладок для меня был солдатский отдых и скупая мысль: «Я в бригаде Чапаева, я и Дымка».

Но за нами началась охота. Разбив партизан в Чертовских горах, гитлеровцы обложили нас с трех сторон. Их было восемь тысяч, они располагали тридцатью танками, артиллерийскими дивизионами.

Неся большие потери, мы тщетно пытались уйти от преследователей, они поднимались в горы, угрожали штабу бригады, — с огромным трудом мы вырвались на северо-восток, отбиваясь, двинулись к Карпатам.