Гертруда Стайн - Париж Франция

Война идет война и все мы ждали чего-то и что же, зазвонил телефон, это матушка Моляр сообщала что у нее прокисли фрикадельки, у нее дома был лед и она поставила их на лед но потом сняла чтобы проверить как они а они прокисли. Как бы то ни было даже если еды не хватает и идет война и повариха она так себе, уметь готовить важно.

Доктору Шабу повезло он на дороге нечаянно задавил зайца когда ехал в машине и он пригласил нас на обед с зайцем, к зайцу в горшочках всегда подают отварной картофель и в самом деле отварной картофель и заяц были превосходные. В деревне говорят что картофель здесь самая здоровая пища здоровее всего остального, само собой здесь едят и много хлеба с вином но в конце концов, говорят они, больным дают картофель а не хлеб, хлеб для крепких людей а картофель и для больных и для здоровых, но что в самом деле важно так это то что в этой самой деревне где царит двадцатый век который проявляется в искусстве они все еще говорят друг другу матушка Моляр, папаша Моляр, Моляр-младший, к художнику если он в летах обратятся дорогой мэтр. Так и обратятся. Сколько б я ни писала все равно нельзя написать слишком много о том как важно быть совершенно консервативным ибо это традиционный способ быть свободным. Каковой Франция была и есть. Иногда это важно иногда нет, но с 1900-го по 1939-й это несомненно было важно.

Война больше похожа на роман, чем на реальную жизнь и в этом ее извечная притягательность. Это нечто такое что основано на реальности но придумано, это мечта обращенная в реальность, там есть все что бывает только в романе ан нет на самом деле это жизнь.

И это заставляет много думать о музыке, война естественно рождает музыку но на этой войне когда все буквально все слушают радио нет ничего кроме музыки. Раньше была такая песня которую все распевали она называлась Музыка в эфире, но когда эту песню только что написали никто на самом деле не думал что в эфире всегда будет полно музыки.

В конце концов страны по-настоящему цивилизованные не сочиняют музыку постоянно, и поэтому Франция и Англия страны самые цивилизованные. Они не сочиняют музыку постоянно.

Вот почему Франция была так важна в период между 1900-м и 1939-м, то был период когда человечество делало серьезные усилия чтобы стать цивилизованным, мир был круглым и в нем на самом деле не оставалось безвестных мест и поэтому все решили стать цивилизованными. Англии была свойственна слабость она верила в прогресс, но прогресс на самом деле не имеет ничего общего с цивилизацией, а Франция могла стать цивилизованной потому что она не помышляла о прогрессе, она умела верить в цивилизацию ради самой цивилизации, вот почему она была естественной почвой для этого периода.

Отношение мужчин к женщинам и мужчин к мужчинам и женщин к женщинам в состоянии цивилизованности должно всерьез учитываться. Французы любят женщин постарше, то есть женщин имеющих жизненный опыт, они не верят в товарищество, на самом деле они никому не верят, во время своей революции они провозглашали свободу равенство братство, но эти принципы следует оставить войне и политике, в них нет гуманности. Говоря гуманно, ни француженки ни французы на самом деле не интересуются интимностью, такие тесные отношения по сути своей не цивилизованны, цивилизация побуждает молодых людей проявлять интерес к тридцатилетним женщинам а интерес к состоянию равенства с очень молодой женщиной более или менее свидетельствует об умственном одряхлении, а одряхление конечно же не цивилизованно.

Солдат уроженец этой деревни прислал письмо с фронта, он видел, как эвакуируются немецкие деревни, и он пишет, как грустно видеть когда эвакуируют фермы, животных увозят из привычных мест, это так грустно, мы с вами, отец, понимаем такие вещи но матушка она не поймет.

Что ж это один способ чувствовать а мы неожиданно съездили в Париж и потом вернулись сюда далеко в горы, и один из фермеров который употребляет изрядное количество вина, но при всем при том отличный фермер, спросил меня что делают люди в Париже. Все носят противогазы, ответила я, ну да сказал pour remplacer les muguets — как украшение вместо ландышей.

Во Франции фермер вполне естественно может сказать такое но не интимности ради, он не сближается с мужчиной, женщиной или ребенком или животным, быть интимным это не цивилизованно а французу важно быть цивилизованным и для этого ему важны традиция и свобода и если есть традиция и свобода нельзя позволять себе интимность ни с кем.

Это тоже совершенно необходимо в нынешнем двадцатом столетии, в котором абсолютно доминирует настоящее.

Единственное чего не приемлет на войне ни один француз это ночевки на соломе, никто не спит на соломе, ни французский бродяга ни французский солдат, им нужна крыша над головой и нечто изображающее кровать. Единственное на что позволяет себе жаловаться французский солдат это когда с ним случается худшее, ночевка на соломе. Опять же, дело не в неудобстве, его возмущает гибель цивилизации, и он прав.

С другой стороны война тесно связана с модой и французы хотя они и желают мира, сознают что характер моды совершенно неотделим от войны.

Женщина из нашей деревни, это было до того как началась война, как-то сказала мне, до войны тут обычно смеялись от души, она имела в виду войну 14-го года но с тех пор они больше не смеются, вроде людям весело но они не смеются, ее удивляло может они забыли как это бывает, вот если бы, сказала она, выросло целое поколение которое не слышало о войне эти бы смеялись. Хотя нет, наверное, нет, сказала она, она поняла, что такого, возможно, уже не будет, чтобы кто-то смеялся от души.

Мода есть во всем кроме хода войны, но война создает моду.

Если вернуться к 1900-му, тогда была мода, но не общеевропейская война.

Ну, не совсем так, потому что война была и тогда, война всегда где-нибудь идет но не общеевропейская.

Трудно поверить что общеевропейская война всегда назревает и все же все же происходит нечто из-за чего общеевропейская война всегда назревает но тут есть логика.

В прошлом сентябре я была в сельской местности здесь во Франции в том сентябре когда тут еще не было войны. Летом я живу в сельской местности в маленькой французской деревушке где наверное не больше двадцати семей и я всех их знаю знаю их быков и коров и собак, знаю их всех и они знают меня мою машину и моих собак. Да, так это было в том сентябре когда еще не было войны и я чувствовала себя как все мы, и вышла на дорогу выгулять своих собак. И тут узнала что одного из моих соседей месье Ламбера мобилизуют как мобилизуют всех потому что может начаться война. Он высокий худой, добрая душа, хороший фермер и хороший солдат, ему сорок пять. Я встретила его с женой и быками. И сказала, вы идете мобилизовываться, месье Ламбер. Да, сказал он, и моя жена плачет. Разве будет война, спросила я. Нет, сказал он, моя жена плачет, но войны не будет. Почему же, сказала я. Потому, сказал он, что это нелогично. Понимаете, мне сорок пять, я прошел всю последнюю войну, сыну моему семнадцать, и он и я будем воевать на этой войне. Это не логично мадемуазель чтобы я сорокапятилетний прошедший войну и с семнадцатилетним сыном поверил в общеевропейскую войну. Это не логично. Вот, сказал он, если бы мне было шестьдесят а моему внуку семнадцать, мы оба могли бы поверить в общеевропейскую войну и война тогда бы могла начаться, но мне сорок пять а моему сыну семнадцать, так что нет мадемуазель это не логично. Ну, сказала я, это понятно вам, французы люди логичные, но немцы, итальянцы. Мадемуазель, сказал он, они говорят другое но верят в то же что мы.