Ольга Мирошниченко - В сторону южную
- Название:В сторону южную
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1976
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Ольга Мирошниченко - В сторону южную краткое содержание
Повесть «В сторону южную» поднимает нравственные проблемы. Два женских образа противопоставлены друг другу, и читателю предлагается сделать выводы из жизненных радостей и огорчений героинь.
В повести «Мед для всех» рассказывается о девочке, которая стала в госпитале своим человеком — пела для раненых, помогала санитаркам… Это единственное произведение сборника, посвященное прошлому — суровому военному времени.
В сторону южную - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
В госпитале шел обед. Я не пошла сразу в палату к своим, а поднялась на второй этаж, в большую палату, где почти все уже ходили, и спела им «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля» и «О любви не говори». Все похлопали мне и постучали ложками о миски, прося исполнить еще что-нибудь. И я спела еще:
В одном городе жила парочка.
Он был токарь, рабочий простой,
А она была пролетарочка,
Всем известна своей красотой,
Эту песню я не очень любила: красивая пролетарочка погибала в конце ее непонятной смертью, но раненым эта песня нравилась, да и я не очень торопилась вниз и поэтому спела ее два раза.
В коридоре тетя Поля покормила меня гороховым супом, мы поговорили с ней про то, что пишет папа, и про нашу корову Милку. Тетя Поля спросила, есть ли у нас макуха, я сказала, что нет, и она дала мне большой кусок прессованных семечек, которые иногда бывали очень вкусными и назывались макухой.
Эта макуха оказалась вкусной, из семечек не выжали до конца весь жир, и она хорошо пахла подсолнечным маслом.
Грызя макуху, я пошла вниз и на лестнице встретила доброго доктора.
— Ты что же пропал, арбуз? — спросил он.
— В детский сад отдали, — ответила я, вгрызаясь в макуху.
— Ну и зубы у тебя, арбуз, — засмеялся он и погладил меня по щеке, рука его сильно пахла йодом, так сильно, что даже в госпитале, где все пахло йодом и карболкой, чувствовалось.
— Ты к своим идешь? — спросил добрый доктор, имя у него было очень трудное, и я никак не могла его запомнить.
— К своим.
— Тогда захвати у тети Поли утку для Леши, она забыла принести.
— Захвачу, — сказала я и снова пошла наверх к тете Поле.
Тащить утку было неудобно, и я, положив макуху в кармашек трусов, чтобы не мешала, прижала утку двумя руками к животу и пошла на первый этаж.
В палате был всегда полумрак. Днем окно занавешивали простыней из грубого полотна, чтобы яркий свет не мешал Леше — от яркого света у него могли заболеть глаза и голова, а по вечерам комната освещалась лишь тусклой электрической лампочкой, привинченной над дверью.
И вот из-за этих постоянных сумерек я плохо знала лица людей, так много значивших не только в моей тогдашней жизни, но, как оказалось, и в жизни моей будущей.
Их было трое: Леша, дядя Никита и Маркел Митрофаныч.
Дядю Никиту я иногда называла Никита Иваныч, это бывало тогда, когда на него находило плохое настроение и он часами лежал совсем не шевелясь, ни с кем не разговаривал и не отвечал на вопросы.
Два дня назад, когда он тоже лежал в таком вот плохом настроении, я по просьбе Маркел Митрофаныча пела новую песню. Песня была печальная, про бедного казака и богатую девушку. Я совсем недавно услышала ее от мамы, мама стирала и пела эту песню. Когда я допела последние самые грустные слова казака:
Сабля, люлька — вся родына.
Сивый конык — то ж мий брат,—
Никита Иваныч неожиданно спросил меня:
— Маша, как сейчас на улице? Солнце еще не село?
Я вышла в коридор посмотреть в окно. Огромное солнце будто опиралось на край степи, и красные квадраты светились на выкрашенной серой масляной краской стене.
— Закат, — сказала я, войдя в палату, — скоро сядет, Владимир Иванович уже с Милкой, наверное, вернулся, принести молока?
— Не надо, — сказал Никита Иваныч, — спой еще что-нибудь.
И пока я придумывала, что бы еще спеть, он вдруг неожиданно сказал:
А певал и я когда-то,
Словно дрозд в лучах заката…
— Ну и что? — тут же сказал Леша. — Попоешь еще.
Никита Иваныч не ответил ему.
— Хорошие птицы дрозды, — сказал Маркел Митрофаныч, — у моего креса был дрозд, он когда пел, горлышко так смешно у него надувалось.
— А как же дальше? — спросил Никита Иваныч.
— Не знаем, — ответил за всех Леша, — вот Машка, может, знает, она все песни помнит.
— Я про дрозда не знаю, я про ласточку знаю, — сказала я и тут же затянула:
С сумочкой дорожной,
С песенкой походной
Ласточка летит.
— Тише! — приказал мне Маркел Митрофаныч. — Прочти дальше стих, — попросил он Никиту Иваныча.
Никита Иваныч молчал, а я обиделась на Маркел Митрофаныча и пошла к двери. Когда я проходила мимо его койки, он схватил меня за руку и посадил у себя в ногах.
— Ты характер не показывай, мала еще, — шепотом сказал он мне в ухо, пощекотав его своими колючими усами.
Умирают песни скоро,
Словно тени средь узора
Густолиственного бора… —
снова своим хриплым голосом заговорил Никита Иваныч.
А певал и я когда-то,
Словно дрозд в лучах заката, —
Песня выпита до дна.
Птицей быть душа устала,
В горле голоса не стало,
Мне не петь уж, как бывало…
Голос Никиты Иваныча совсем охрип, и я хотела встать, чтобы дать ему попить, но Маркел Митрофаныч удержал меня за плечо.
Я окончил —
Спи, струна! —
сказал Никита Иваныч и закашлял.
Я подошла к нему и дала попить из поильника.
— Хороший стих, — сказал Маркел Митрофаныч, — только не совсем правильный. Как же может быть густолиственный бор, когда бор — это сосна. У нас, где горелая деревня, бор был, там песок и сосны на нем.
— В стихах это неважно, правда? — спросил Леша Никиту Иваныча.
Никита Иваныч не ответил, он часто так делал, скажет что-нибудь, а потом не отвечает ничего, и Леша привык к этому.
— В стихах неважно, — ответил он сам на свой вопрос. — Вот, например, вы Лермонтова читали — «и звезда с звездою говорит»… Ну как звезда может со звездою разговаривать? Глупость. А в стихах здорово получается. А этот стих тоже Лермонтова?
— Нет. Кажется, Байрона.
— Байрона не знаю. Он какой национальности?
Никита Иваныч опять не ответил.
— Не приставай! — сказал Маркел Митрофаныч. — Маш, ты песню хотела спеть.
— Да я ее уже сто раз пела, — ответила я, все же затаив обиду, — и некогда мне петь, домой надо идти.
— Ну иди, — сказал Маркел Митрофаныч.
— Меня одна девушка дроздом называла, я на дрозда был похож, — вдруг тихо сказал Никита Иваныч, — волосы у меня были черные с синим отливом и нос довольно большой, вот она и прозвала меня дроздом.
— Что ж, вы, значит, на птицу похожи? — огорчилась я. — Это она вас дразнила нарочно, — утешила я Никиту Иваныча. — Вот Галя меня тоже нарочно «шимпанзе» дразнит, мама ее ругает за это, а она мне, чтоб мама не слышала, шепотом говорит: «Шимпанзе, не чавкай», а сама больше меня чавкает, когда молоко…
— Иди домой, темно уже, наверное, — перебил меня Маркел Митрофаныч, — возьми сахарку и иди.
— Поди ко мне, — позвал Леша, я подошла. — Возьми, — он протянул мне большой кусок сахара, — только не слюнявь по дороге, все равно не отгрызешь, его щипцами надо колоть.
— У нас нет щипцов, мы молотком бьем, — сказала я. — Галя говорит…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: