Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Пес зарычал и тронул носом лангет, проверяя, на месте ли лакомая добыча.

— Сумасшедший какой-то, — жалобно сказал Воронцов, — псих просто. Чего он делает? Не укусит вас-то? — Привстал, чтоб разглядеть собаку. Пес зарычал снова, и Воронцов тотчас испуганно плюхнулся в кресло.

— Не бойтесь, — Галина засмеялась, — он не кусачий, дурной просто — щенок. Мясо сторожит, вот и пугает.

— Распустились, — Воронцов с сожалением посмотрел на пустую тарелку, — что хотят, то и делают. В магазинах торчат целыми днями, в кино ходят. Скоро на голову сядут. — Он был смущен своим недавним страхом и беспомощностью, на Галину смотреть избегал и все перекладывал какую-то бумагу. Только теперь она заметила, что, несмотря на чуть одутловатую бледность лица, он совсем не стар. И сорока, наверное, нет. Несоразмерно большая для узких плеч голова, с легкими светлыми волосами, придавала ему сходство с младенцем. Младенческим было и выражение обидчивого, страха, оттопырившего пухлые губы, и пугливое любопытство к тому, что делает непрошеный гость. Разговаривая с Галиной, Воронцов все время вытягивал шею, пытаясь разглядеть через огромный стол собаку у ног ее.

— Вы заберете его? — спросил с надеждой, когда Галина встала, поблагодарив за то, что ей, работающей всего лишь два месяца на стройке, дали домик.

— Попробую, — неуверенно пообещала Галина и позвала: — Рыжий, пошли.

Пес лишь хвостом стукнул о пол, лежал, не отводя глаз от мяса.

«Иди, иди, бог с тобой», — говорил весь его напряженно-занятой вид.

— Ну, идем же, — Галина осторожно потянула за заднюю лапу. Пес глухо зарычал и взял лангет в зубы.

— Черт с ним! Не трогайте, — Воронцов даже руками на Галину замахал, — не вечно же он тут сидеть будет. Уйдет наконец.

Но когда вернулась с работы в гостиницу, бросилась в холле встревоженная Раиса:

— Тебе Воронцов три раза звонил. Наверное, передумал дом свой отдавать.

— Какой дом? — растерянно спросила Галина.

— Ну как какой. Ему дом полагается, а он отказался, поскольку без семьи. Ты не отдавай ордер, ничего, поживет еще в приезжем, чем плохо… — тараторила над ухом, мешая понять слова Воронцова.

— Он не уходит. Пшел, пшел! — Что-то стукнуло, смех в трубке. — Галина Васильевна, уведите его, он меня не слушается, а звать на помощь стыдно.

Когда открыла дверь и увидела происходящее, захохотала, даже не подумав, что обидеться может, так смешна была открывшаяся картина. Воронцов с ногами сидел в кресле, а рыжий пес скакал перед столом, подбрасывая в воздух ботинок. Другой ботинок валялся на полу под окном.

— Да что же это такое! — сдерживая смех, закричала Галина. — Ты уймешься наконец?

Она схватила ботинок, но пес, вцепившись зубами, тотчас повис на нем.

— Ах, ты так? — Галина сильно шлепнула пса, и он, жалобно взвизгнув, отпустил ботинок, поджал хвост и убежал под стол.

— Зачем же так больно, — рассердился вдруг Воронцов, — он же играл.

— Я вот тебе покажу, — погрозила Галина испуганно таращившейся из темноты собаке, — ты у меня узнаешь, что такое дисциплина.

— Я его себе возьму, — донеслось глухо. Воронцов, наклонившись, надевал ботинки. — Мне скучно по вечерам, а он веселый.

Они шли вверх к коттеджам по бетонной дорожке, и лайка, как самая послушная и серьезная собака в мире, шла у ноги Воронцова.

— Если что нужно, помощь какая в устройстве, вы обращайтесь, — смущенно пробормотал Воронцов.

— Спасибо. А вы, если завтра на работу пускать не будет, звоните. Приду на помощь.

Галина остановилась. Здесь дорожка делилась на две — одна к гостинице, другая к дому для приезжих высокого ранга.

— Да нет, он хорошая собака, послушная.

Пес стоял, навострив уши, зорко вглядываясь в темноту. Он уже чувствовал ответственность за судьбу доверившихся ему людей и охранял их.

Воронцов медлил прощаться, покашливал, переминался с ноги на ногу.

— Да, вот так… А что ж вы без мужа? — спросил, решившись.

— В разводе мы, — легко сказала Галина, помня о телеграмме, что успела прочитать на ходу, когда бежала ему на помощь.

— Бывает… Я вот тоже… Ну что ж, до свиданья, — он протянул руку.

— До свиданья. — Рука его была теплой и пожатие чуть длиннее, чуть ласковей простого, дружеского.

Раиса Игнатьевна кормила детей, и Галина, словно в ритм привычного конвейера включилась, тотчас подошла к плите, гремя крышками, проверила — что где варится. Молча отстранила Раису от мойки, взялась за мочалку.

— Петя, — строго крикнула Раиса, — ты что же, извести меня надумал?

Галина даже не обернулась. Трагическое замечание это означало, видно, что Петька медленно ест. Раиса была бездетной. Приехала сюда в шестьдесят пятом, как откровенно говорила, «мужика найти», жила в палатке, потом в балке, зимой лед носила прозрачной глыбой, чтобы растопить для постирушки, поморозилась, построила ГЭС, а мужика не нашла.

— Познакомиться негде было, — объяснила весело, — не в балок же вести, нас шестеро в комнате жили, две семейные пары, я да старуха. А теперь уж негодящаяся.

Должность у нее сейчас была хорошая. Администратором гостиницы назначили, и целый день, медленно ступая толстыми, опухшими ногами в шерстяных рейтузах, она драила, мела, чистила этот уютный домик, устланный коврами, заставленный кадками с крепенькими, здоровыми деревцами китайской розы.

Если бы Галине сказали, что жить она будет вот в таком, словно сошедшем с глянцевых реклам скандинавских курортов домике, она бы и не поверила. За огромными окнами холла качались молодые кедры, всюду желтое солнечное дерево лакированной мебели, потолков, стен, и тишина, и высоковольтная мачта — серебряный призрак, поджидающий у дверей на улице.

Раиса вцепилась в детей, не спрашивая разрешения, ревниво и истово. Закармливала, заласкивала, и так велика была ее любовь и забота, что Галина часто ловила себя на мысли, что, может, нежнее и безоглядней предалась им эта понукающая бесконечно женщина, чем она, родная мать. Наверное, поэтому не вмешивалась, не просила избегать грубых слов и команд. Петька частенько бывал аспидом, мучителем, хитрой рожей и почему-то — шелеспером. Галина подозревала, что, называя так, Раиса имела в виду щелкопера, но поправить не решалась, боялась обидеть.

Маше тоже доставалось. Когда капризничала, не хотела в жаркий день надевать шерстяную кофту, мгновенно из лазоревки превращалась в «упрямую Хохляндию».

— Пойми ты, — кричала Раиса, насильно напяливая на девочку кофту, — глупейшая твоя голова, здесь же не Хохляндия, налетит вот снежный заряд, что делать будешь?

— Слушай, а что это означает — «по-итальянски»? — спросила Раиса от плиты, она, конечно, еще до прихода Галины распечатала телеграмму и прочла.