Ольга Мирошниченко - В сторону южную

— Очень даже правые, — Саша засмеялась.

— Эх ты, землячка! — Он вдруг натянул кожаную кепочку на лоб, чтоб глаз не видела, спросил скороговоркой: — Хочешь, я к тебе туда приеду?

— Нет, — весело сказала Саша, глядя прямо в круглое, крепкое лицо его, — не хочу.

— Ты ж не замужем, — обиженно протянул он, — я же вижу, не замужем.

— А я, может, там себе мужа найду. Зачем в Тулу самовар тащить? — И, смягчая прямоту последних слов, засмеялась, протянула руку: — Спасибо, что возил терпеливо и что приехать захотел ко мне.

— Что значит — захотел, — упрямо не согласился он, — я приеду. На машине.

Они были одни. Галина тактично, в стороне, у трапа, дожидалась Сашу.

— Ну, разве что пассажиры до Крыма найдутся, — Саша подхватила сумку.

— Зачем пассажиры, — он шел впереди, задерживая ее торопливый шаг, — у меня своя есть.

В Коктебеле накрапывал дождь. Тихий, весенний, он почти не чувствовался, а угадывался лишь по шороху листьев, когда шли от конторы к корпусу, где определили их жить. Не спрашивая согласия Галины, Саша сказала, что они вдвоем. Все равно с кем-нибудь вместе поселят, а эта вялая, немногословная дылда с длинными руками и ногами — наверняка не худший вариант. Удивляла сила этой женщины. Не обращая внимания на протесты Саши, она подхватила ее тяжелый чемодан, свои — в другую руку и вышагивала лихо, так что Саша с авоськами, набитыми московскими покупками, еле поспевала за ней. Сирень цвела вовсю. Ее приторный аромат, смешанный с запахом мокрой земли, словно прилипал к лицу, а огромные, серые в свете редких фонарей гроздья среди глянцевой черной листвы казались черепами маленьких животных. Чтобы разрушить неприятное это чувство, ощутить свежую, упругую плоть тесного скопления крошечных цветков, Саша, не страшась капель, побежавших за ворот, по руке вниз, холодком щекоча согретое тело, сломала самую богатую ветку, прижалась к грозди щекой.

— Зачем? — упрекнула Галина.

— Ей это полезно, а у нас в комнате сразу красивее станет.

Увидев нелепый дом со множеством дверей, окон, террас и балкончиков, Галина поняла, отчего сестра-хозяйка, отдавая распоряжение регистраторше, сказала: «В Муравейник, седьмая комната».

На террасе второго этажа веселилась большая компания. Загорелые девушки в длинных цветастых цыганских юбках, кремово-щеголеватые мужчины сидели вокруг плетеного круглого стола, бренчала гитара, светлое вино вспыхивало и дрожало в стаканах.

Галина задержалась на площадке, поставила на пол чемодан, чтоб отдохнуть перед последней, самой крутой лестницей, оглянулась на поднимающуюся следом Сашу.

— Ну и голубятня! — запыхавшимся голосом пожаловалась снизу Саша. — Неужели еще переть?

Галина не успела ответить.

— Позвольте вам помочь, — коренастый мужчина наклонился над чемоданами.

И, не дойдя двух ступенек, Саша остановилась, удивленная. Услышала совсем неожиданное.

— Здравствуйте, — тихо сказал мужчина.

— Здравствуйте, — отозвалась Галина и зачем-то сняла круглую вязаную шапочку.

На террасе тоже притихли, видно наблюдали за теми двумя в коридоре.

— Сколько лет, сколько зим, — голос был хриплым, и мужчина откашлялся торопливо. — Будем снова соседями.

Поднял чемоданы и стал подниматься по лестнице.

Проходя мимо распахнутой на террасу двери, Саша отметила любопытствующие взгляды сидящих у стола людей.

Ключ был у Галины, она завозилась неловко с замком, возилась долго, пока мужчина не предложил:

— Давайте я попробую.

Галина тотчас покорно отошла от двери. По красным пятнам на щеках, по блестящему невидящему взгляду ее Саша поняла, что она взволнована неожиданной встречей, но взволнована не радостно, а так, будто застали ее врасплох в чем-то тайном и стыдном. Она избегала смотреть на мужчину, и он, невысокий, в бежевых брюках и палевой щегольской рубашке, украшенной прошвами тонкой мережки, тоже не искал ее взгляда, обращался скорее даже к Саше, когда открыл наконец дверь и, пропуская их в комнату, сказал:

— Ну что ж, не буду мешать устраиваться. А если не устали, спускайтесь к нам, отпразднуем ваш приезд.

— Обязательно, — пообещала охотно Саша, — мы мигом, — и глянула весело, прямо в глаза ему.

Был он не большим красавцем: загар не скрыл неровностей пористой кожи лица со следами давнишней оспы, но в выражении светлых глаз, в линии рта угадывалась многоопытность, то необъяснимое свойство мужского облика, которое, если оно есть, угадывается сразу.

Когда он ушел, Галина зачем-то сразу открыла шкаф, заглянула в темное его нутро, аккуратно закрыла дверцу. Увидела себя в зеркале и поморщилась страдальчески.

— Ты что? — спросила Саша, стоя на пороге и наблюдая за бессмысленными ее действиями. — Чего это тебя корежит?

— Ничего не корежит, — пряча глаза, начала снимать плащ. Расстегнула пуговицы и вдруг села на постель. — По детям соскучилась, — сказала тихо и поглядела жалобно.

— Это ты брось. Это всегда так говорят, когда самой плохо, а почему — признаваться неохота. Ну и куряка здесь жил, всю комнату провонял. — Саша подошла к стеклянной двери на балкон, открыла. Вглядываясь в ночной, шелестящий дождем мрак, спросила равнодушно: — Этот деятель… откуда ты его знаешь?

— Давно. Он к нам в поселок приезжал.

— В Северный, что ли?

— Ну да, — ответила глухо, но голос был уже спокоен.

Саша обернулась. Из раскрытого чемодана Галина вынимала и раскладывала аккуратно на постели стопочки белья, платья, туфли, завернутые в газету.

— А кто он по профессии?

— Сценарии пишет для кино. — Галина распрямилась, подошла к шкафу.

«А ведь она ничего, совсем даже ничего. Как это я не разглядела», — подумала Саша, досадуя на себя, что так опрометчиво выбрала ее себе в подруги и соседки.

— Не пойдешь к этим? — спросила осторожно.

— Да нет. Устала… — Галина открыла створку шкафа, стала не видна.

— Ну, а я пойду, — с вызовом сказала Саша, — потом распакуюсь.

Она лежала, вытянув поверх одеяла руки. От волглых простыней, от наволочки пахло дешевым мылом и погребом. Ноги упирались в деревянную спинку, кровать была ей коротка. После привычного, просторного уюта широкой тахты, покрытой таким большим, что и стену почти целиком закрывал, ковром, скрипучая, продавленная постель казалась неудобной, жесткой. В голове гудел, не переставая, шум двигателей, пестрила, не давая сосредоточиться, сутолока и суета прошедшего дня. Но она цеплялась за недавние впечатления, чтобы не думать о том неожиданном и ненужном, что произошло час назад, а главное — не вспоминать давнего, уже, казалось, и не с нею бывшего, в котором ее жизнь и жизнь того, кто сидел сейчас на террасе, соединились ненадолго, чтобы разойтись в разные стороны навсегда.