Ольга Мирошниченко - В сторону южную

Перед лицом Галины мелькнуло, прошелестев, белое; и вспомнила вдруг глухой шум крыльев, неуклюжее мельтешение неловких птиц, медленное кружение хлопьев нежного пуха.

Раиса терпела долго в холодном, злом выжидании.

Взорвалась в субботу.

Петька твердо решил посмотреть телевизор и за ужином не капризничал, ел подозрительно быстро, даже Машу поторапливал. Очень походил сейчас на свекровь сузившимися губами и тем выражением готовности к любому скандалу, что видела в его темных матовых глазках, когда поглядывал на мать внимательно, будто примериваясь, не пора ли уже начинать схватку.

— Спать, — приказала коротко, как только допили молоко.

— Нет, — тотчас отозвался Петька, — мы телевизор смотреть будем, «Неуловимых».

— Нет, — повторила Маша и засмеялась, довольная объединенностью с ним в непослушании.

— Я сказала «немедленно». — Галина растерялась, хоть и была готова к протесту, но не к такому твердому, знакомому похожестью своей на то, былое неподчинение ей, при молчаливом одобрении отца и бабушки. И память о прежнем, от которого уже, казалось, ушла навсегда, злым гневом обрушилась на заговорщиков. — А ну быстро! — и сняла Машу с табурета, шлепнула сильно по худому задику в обвисших мешочком, штопаных рейтузах.

Маша заревела противно сухим, без слез голосом и побежала в холл.

— А ты чего ждешь?

Петька вцепился в стол, ногами обвил ножки табурета, голову втянул в плечи.

— Марш спать!

— Не пойду!

Потянула за шиворот, оттаскивая вместе с табуретом от стола.

— Не пойду, не пойду, не пойду! — орал отчаянно.

Рубашка выбилась из штанов, задралась, обнажив узкую спину с выпуклыми косточками позвоночника.

— Не пойду! — уже висел в воздухе, поднятый сильной рукой Галины. Опустила на пол, поволокла к двери.

— Ты что же это делаешь! — Раиса встала на пути. Лицо в красных пятнах, глаза такие, что поняла сразу — на все пойдет, ничего не побоится, не постесняется. — И не стыдно тебе? Из-за чего? — спросила с презрением. — Из-за… А ну, отпусти его сейчас же!

Галина разжала кулак, но Петька не воспользовался свободой, стоял взъерошенный, как маленький злой зверек, мятый комок материи вздыбившимся загривком торчал между лопаток.

— Ты плохая, — крикнул истерически, — злая, плохая, плохая мамка, плохая!..

— Перестань! — приказала Раиса, и он умолк тотчас. — Иди к Маше.

Метнулся к двери боком, чтоб Галину из виду не упускать, на случай нового нападения.

— Довольна?! — Раиса ногой с грохотом захлопнула за ним дверь. — С ума ты сошла, что ли?

Галина стояла опустив голову, прижимая к губам дрожащий кулак.

— Сказала б я тебе, — Раиса равнодушно, как вещь, отодвинула ее плечом, чтоб к мойке пройти, открыла кран и тут же закрыла, — сказала б, да черт с тобой, иди к своему, я уложу их. Но чтоб больше не было ничего в гостинице, — проговорила угрожающе в спину. — Поняла? Не потерплю, официально заявляю, слышишь. У тебя дом есть, там и милуйся со своим шелеспером.

Когда уходила, слышала, как Петька в люксе читает громко по складам «Три поросенка». Лишь одно слово угадывает сразу, проговаривает быстро — «паасеночек».

Замолчал, услышав ее шаги.

— Не отвлекайся, читай, — приказала Раиса.

— Там мама, — шепотом предупредил Петька.

— Да мы уж и ложиться скоро будем, вот только страницу дочитаем, — специально для нее громко сообщила Раиса.

Ни слова не сказал Максим о том, что произошло на кухне, хотя знала — слышал все. Как обычно, пошли на любимое его место «смотреть солнце». Отсюда не было видно стройки на другом берегу, закрывала сопка, но свет ксеноновых ламп высоко освещал небо, словно занимающаяся неестественно яркая заря. Максим говорил, что ему кажется, будто восходит специально припасенное для ночной смены второе солнце. И сейчас сказал то же, но Галина не улыбнулась привычной шутке, — все внутри дрожало нехорошо, тошнотно.

— Чем мне тебя развеселить? — обнял за плечи, прижал по-хозяйски, ласково. — Знаю чем. Идем, покажу чудо. Сегодня, когда гулял, увидел.

Покорно пошла рядом через поселок и не вникала в то, что говорил без конца, потому что говорил ненужное, неважное для нее сейчас, что-то постороннее, о сибирской жизни, о подмеченных им особенностях ее. Остановился у чьего-то коттеджа.

За окном, в освещенной ярко комнате, хозяева мирно пили чай. Мельтешились тени на фосфорически голубом экране телевизора.

— …только и разницы, что с брусникой, — сказал Максим, заканчивая не услышанную ею фразу, — а в остальном все то же самое. Смотрят телевизор вечерами, копят деньги на «Жигули» и ждут, когда накопят и можно будет уехать в края благословенные.

За последними домами поселка свернули вниз, к реке. Обогнули какой-то бугор, и вдруг Галина увидела странное: в черной темноте, будто аквариум, подсвеченный изнутри, висел сказочный мираж. Огромный голубой кристалл, расписанный затейливым растительным узором.

— Что это? — спросила испуганно.

Каждый день ездила на работу по этой дороге и, кроме унылого здания рыбокоптильни да жалкой теплицы фанатика Игнатенко, хлипкого сооружения из досок и хлорвиниловой пленки, не видела ничего.

— Идем, — Максим потянул за руку.

Когда подошли ближе, узнала теплицу, но волшебно преображенную таящимся внутри сиянием, тенями загадочных растений, отпечатавшихся на серебристых стенах.

У входа метнулась в темноту чья-то фигура. Галине показалось — Кирюхина. Максим дергал и никак не мог открыть обитую войлоком дверь.

— Вам что? — спросили сзади.

Галина обернулась. Возле них стоял Игнатенко. Запачканный машинным маслом комбинезон отсвечивал глянцево, так же глянцево блестели черные гладкие волосы. Маленький скворец, готовый, не задумываясь, защищать свой скворечник.

— Здравствуйте, — дружелюбно сказал Максим, — можно ваше хозяйство посмотреть, уж больно красивое.

Игнатенко боком, по-птичьи, глянул на него с недоверием, но дверь открыл, пропустил вперед.

— Осторожно, здесь ступеньки, все свет никак не налажу, — предупредил вежливо.

Родной с детства, ни с чем не сравнимый запах влажного чернозема, прелого коровьего навоза вдруг на секунду вернул в далекое: в темный хлев, где, поставив у ног керосиновую лампу, сидя на маленькой скамеечке, мать доила корову, а она, Галина, стояла рядом и смотрела, как мерно двигаются заскорузлые, узловатые в суставах, коричневые руки, оттягивая нежно-розовые, в бледных палевых пятнах сосцы от огромного вымени, поросшего матово-серебристым, тонким пушком.

— Проходи, не бойся, — Максим легонько подтолкнул сзади.

Открыла вторую дверь, зажмурилась от яркого света и вздрогнула испуганно, ошарашенная возмущенным криком. Открыла глаза.