Ольга Мирошниченко - В сторону южную

— А это что такое?

Кричал Игнатенко. Он ворвался, чуть не сбив с ног Галину, в свое влажное, душное, зеленое царство. Как маленький черный бес, помчался по узенькому проходу между поднятыми над полом коробами с густой высокой травой. Голова его мелькала в зеленях, словно бежал по лугу ребенок.

В траве, перекликаясь отрывистым довольным кудахтаньем, неторопливо разгуливали белоснежные куры.

— Это что ж такое?! — Игнатенко теперь бежал по другому проходу к двери, туда, где застыли на пороге оторопевшие Галина и Максим.

— Что, что! — недовольно откликнулся женский голос где-то рядом. — Куры. Не бачишь разве?

Только теперь Галина увидела высокую старуху в синем сатиновом халате. Старуха аккуратно выкапывала из бочки, стоящей в углу теплицы, слева от двери, маленькое деревце китайской розы.

— Какие куры? Чьи куры, мамо? — Игнатенко с разбегу остановился около старухи. — Чьи куры, я спрашиваю?

— Та наши, — не оставляя своего дела, сказала раздраженно старуха, — Валька твоя принесла.

— Ах, наши! — заорал Игнатенко и даже подпрыгнул на месте от злости. — Так вон же, вон! Пошли вон, проклятые!

Как огромные снежные хлопья, куры взметнулись над ящиками и тут же неловко валились вниз, приминая растения.

— Вон! — кричал Игнатенко, мечась по парнику, размахивая руками. Схватил замешкавшуюся за ноги, швырнул в дверь, Галина еле успела уклониться от отчаянно кудахчущего белого снаряда. Куры метались бессмысленно, ища спасительного выхода, бились о податливо прогибающиеся слабые стены.

И тут произошло неожиданное: маленький крепкий и ладный петух взлетел на плечи Игнатенко и сосредоточенно-деловито начал клевать ненавистного врага в темя.

— А! — взвыл Игнатенко, попытался стащить петуха, но тот сидел крепко. Балансируя, увертываясь от неловкой руки обидчика, не оставлял своего дела, разве что клевать стал чаще, торопясь воздать должное.

Галина рванулась было на спасение, но ее опередила Кирюхина. Таща в руке пышный, на разные голоса вопящий букет — держала кур за ноги, вниз головами, — она бежала к Игнатенко. На ходу ловила других, без церемоний засовывала за пазуху ватника. Последним был петух. Кирюхина сорвала его с плеч Игнатенко деловито, как белье с веревки. Присоединила к букету.

— Всё! Хватит! Надоело! Иди к черту, псих полоумный! И зачем я только с тобой, недоделанным, связалась! Ты же чокнутый, на, ешь свою траву! — вырвала из земли пучок, бросила в Игнатенко. Злые слезы катились по красному, воспаленному лицу, подпоясанный ремнем ватник распахнулся на груди; из белого пуха торчала куриная чешуйчатая бледная нога, розовый бутон, окруженный крапинками засохшего помета. — Тебя и здесь разоблачат, не думай! — крикнула на прощанье от двери.

Игнатенко и не слышал ее, рысью трусил вдоль короба, на ходу проверяя размеры бедствия. Остановился, позвал:

— Мамо, идитэ до мэнэ, здесь трэба подправить, — и побежал дальше.

Старуха неторопливо пошла, куда показал.

— Не везет нам сегодня, — сказал Максим весело на улице, — везде скандалы. Как говорится: «И всюду страсти роковые и от судеб защиты нет». Ну что ж, пошли в дом твой замечательный. Надо же когда-нибудь его обживать.

В прихожей пахло тройным одеколоном и нехорошо прокисшими окурками. Максим толкнул первую дверь, вошел в темную комнату. В окна смотрела огромная луна. Яркой желтизной своей, зеленоватыми тенями напомнила желток круто сваренного яйца. Высоко на сопке праздником светился «Теремок». Максим зажег зажигалку, отыскал выключатель. Голая лампочка осветила казенную мебель, еловую с красной обивкой, отставшие по углам обои в широкую серебряную полоску.

«Пора домой», — подумалось вдруг.

— Что означает ПДУ? — спросил, аккуратно прилаживая надорванный сухой кусок бумаги у выключателя.

— Передвижной, универсальный. Да не беспокойся, я ремонт сделаю. Это быстро, я умею. — Галина рывком ободрала большой кусок обоев. — Видишь, здесь уже проклеено, газета, теперь надо еще раз!

— А он ничего, этот передвижной универсальный. — Максим по очереди открывал двери, заглядывал в помещения: еще одна комната, поменьше; ванная с ржавыми подтеками, разбитое зеркало над пластмассовой полочкой. На полочке аккуратно закрученный валиком пустой тюбик из-под зубной пасты.

В кухне белая новая электрическая плита, стены выкрашены голубой масляной краской. Голо, скучно.

«Пора домой», — подумал опять.

— Ты знаешь, — сказал, вернувшись, Галине, — такой дом да в Подмосковье, где-нибудь на Оке, лучшей дачи не надо.

— Правда? — поинтересовалась рассеянно. Стояла посреди комнаты, внимательно оглядывалась вокруг, видно прикидывала, как расположить мебель. В вязаной бледно-розовой шапочке, плотно охватывающей маленькую головку, в синем коротком плащике, открывающем узкие колени длинных стройных ног, выглядела сейчас особенно молодо. Девчонка-переросток, играющая во взрослую женщину, хозяйку. — В той нише тахту поставлю и книжные полки над ней привешу, правда, хорошо будет?

— Хорошо, — смотрел внимательно, без улыбки, — только ведь на все это деньги нужны. Возьми у меня, я получу сейчас много, возьми в долг.

— Ой, что ты! — даже рукой отмахнулась. — Знаешь, сколько я получаю?

— Нет.

— Триста пятьдесят. Вот, — посмотрела гордо, — триста пятьдесят, — а в глазах просьба — не говорить больше о деньгах.

Жалость, какую не испытывал ни к одной женщине, даже к Наде (тогда, у ворот санатория), жалость и печаль, что не смог полюбить ее так сильно, как хотел бы любить, толкнули вперед. И рывком, словно перешагнув через свое раскаяние, оставив его позади, торопливо, чтоб догнать не успело, подошел к ней.

— Галина, Галочка… — Взял в ладони ее голову и, целуя глаза, холодный нос, сплетение сухих пружинящих нитей шапочки на лбу, шептал: — Я, наверное, виноват перед тобой, наверное, неправильно делал что-то, прости.

Она обняла его за шею, прижала лицо к щеке своей.

— Разве виноват, что не смог полюбить меня? — спросила громко и, не отпустив, когда попытался освободиться, возразить, еще и сам не зная как. — Разве виноват? Это я виновата, а не ты. Ты делал все правильно, а я не сумела стать такой, какую полюбить смог бы. Не сумела.

Максим снова попытался отстраниться, но сильная рука ее держала крепко. Пользуясь властью своей, Галина, улыбаясь, — по голосу понял — объяснила:

— И зря ты меня жалеешь. Может, тебе все это убогим кажется, дом этот, жизнь моя, а мне нет. Я свободна, во всем, даже в деньгах. Это ведь тоже кое-что значит, — засмеялась и отпустила наконец. — Знаешь, у меня сейчас такое ощущение, что все худшее позади.

— Все, все, все? — спросил со значением, глядя в глаза.